Быть Хокингом - Джейн Хокинг

«Стивен должен жить. Нужно его вывести из-под действия анестетика», – ответила я. Доктор стал объяснять всю сложность мероприятий, которые за этим последуют. Стивен не сможет самостоятельно дышать, и, как только он окрепнет, нужно будет сделать операцию трахеотомии. Это единственный способ обеспечить ему дыхание без аппарата, поскольку так можно обойти сверхчувствительную часть горла, которая доставляла ему столько беспокойства. Технические особенности трахеостомы, отверстия в горле под голосовыми связками, потребуют постоянной профессиональной заботы. Я не особенно вслушивалась в этот мрачный, пусть даже и реалистичный, прогноз. Я не сомневалась в своем решении. Главным оставалось то, что Стивен был жив и будет жить, пока это хоть в какой-то мере зависит от меня.

В коридоре меня ждало удивительное зрелище. Передо мной стоял член колледжа Гонвиля и Каюса собственной персоной – правда, ни я, ни Стивен не были с ним близко знакомы. Джеймс Фитцсимонс и его жена-француженка Од отдыхали в Женеве у ее родителей, когда до них дошли вести из колледжа о том, что Стивен лежит здесь в больнице; они сразу же приехали, чтобы предложить свою помощь. Их присутствие было как нельзя кстати. Меня глубоко потрясли события прошедшей недели и сильно обеспокоил разговор с доктором. Я осознала, что кризис не закончился, а, наоборот, начинается, ведь было неясно, сможет ли Стивен пробудиться от вызванного лекарствами сна.

Джеймс и Од немного оживили ситуацию, деликатно предложив сделать все, что в их силах, чтобы помочь нам. Пока Стивен медленно приходил в себя, Джеймс начал принимать участие в наших круглосуточных дежурствах у его постели, где по графику сидели Бернард, Джонатан, оставшиеся студенты и я. На дежурствах мы не выступали в роли медсестер, которых в больнице и так было предостаточно; мы старались поддержать еще слабую тягу Стивена к жизни и разбудить в нем интерес и любопытство, каковые раньше в нем никогда не угасали. Джеймс бегло говорил по-французски и очень помогал в общении с медсестрами, переводя им каждую из его неразборчивых просьб. Стивену трудно было говорить из-за трубок и маски на лице. Тому из нас, кто находился с ним рядом, следовало стараться предвидеть его просьбу и задавать правильные вопросы.

На них Стивен отвечал «да» или «нет» своими болезненно выразительными глазами, теперь снова открытыми, а также поднимая брови или хмурясь.

Чтобы разнообразить скучные дежурства, мы вслух читали те книги, которые были у нас с собой. Вместе с моим студентом, Гонзало Варгасом Льосой, я начала знакомиться с работами слепого аргентинского писателя-полиглота Хорхе Луиса Борхеса, которого я находила восхитительным. Особенно заинтриговали меня его идеи по поводу парадокса и двойственности, времени и безвременности, а также циклического характера исторических событий. Его творчество в литературной, даже поэтической форме перекликалось со значительной частью научных открытий ХХ века. Его сочинения можно было рассматривать как литературную версию пространственно-парадоксальных рисунков Эшера, которые сами по себе были художественными репрезентациями математического концепта ленты Мебиуса. Я намеревалась прочитать El Libro de Arena «Книгу песка» Борхеса за летние каникулы; в надежде, что ее парадоксы и головоломки понравятся Стивену, я попросила Бернарда привезти английский перевод книги в Женеву. Трудно было сказать, оценил ли Стивен запутанные игры ума Борхеса, но сама я получала огромное удовольствие от этих рассказов: они стали моим интеллектуальным убежищем, спасением от выматывающего нервного напряжения и больничной скуки реанимационного отделения. Но еще больше я увлеклась этими рассказами после того, как поняла, что сама втянута в литературный лабиринт, особенно после первого рассказа «Другой», автобиографического сюжета о Женеве. Борхес сидит на скамейке в Кембридже, штат Массачусетс, в 1969 году, глядя на реку Чарльз. С ним рядом садится молодой человек, и между ними завязывается разговор. Однако молодой человек уверяет, что сидят они на берегу Роны в Женеве в 1914 году. Он, естественно, и есть Борхес, только более молодой, живущий в доме номер 17 по улице Малану в Женеве. Идеи рассказа – самонаблюдение, путешествие во времени, сны, предсказания, повторяющаяся история, знание будущего – сами по себе давали пищу для размышлений. Однако тот факт, что я выбрала его для чтения Стивену в Женеве, вызвал у меня странное ощущение, будто я сама вошла в рассказ и стала его частью, добавив ему еще одно измерение. Бернард, все еще занимавшийся парапсихологическими исследованиями параллельно с физикой, оценил это совпадение. Однажды вечером, когда мы с Джонатаном уходили из госпиталя, я предложила ему выехать за город, чтобы взглянуть издалека на Альпы. Наш путь пролегал по улице Малану. По дороге из города и обратно мы искали дом номер 17, о котором говорилось в истории Борхеса. Мы увидели дома 15 и 19, 14 и 16, но номера 17 не было и в помине.

Я не особенно вслушивалась в этот мрачный, пусть даже и реалистичный, прогноз. Я не сомневалась в своем решении. Главным оставалось то, что Стивен был жив и будет жить, пока это хоть в какой-то мере зависит от меня.

Как только Стивен пришел в сознание, события стали быстро набирать оборот. Колледж Каюса заплатил за медицинский самолет, который должен был увезти нас обратно в Кембридж.

В машине, загруженной огромным количеством багажа, Джонатан поехал домой в тот же день, когда мы со Стивеном – в сопровождении доктора, медсестры, с переносным дыхательным аппаратом и другим оборудованием – покинули Женеву. Нас аккуратно погрузили в машину скорой помощи, вмиг домчали до аэропорта, подняли в небольшой красный самолет, и не успел захлопнуться входной люк, как мы уже оказались в небе. Если бы не обстоятельства, в которых совершался полет, я бы, пожалуй, получила от него удовольствие: даже Стивен приподнялся настолько, чтобы выглянуть в иллюминатор, за которым проплывали белые облака. Это был всем полетам полет: у нашего частного самолета был приоритет перед другими авиалайнерами, выстроившимися в очередь на взлетных полосах. Не было времени для беспокойства, обычной суеты и задержек. В аэропорту Кембриджа Джон Фарман, начальник реанимационного отделения Адденбрукского госпиталя, уже ждал нас с каретой скорой помощи на посадочной полосе.

Хотя за Стивеном, несомненно, прекрасно ухаживали в Женеве, приезд домой принес чувство огромного облегчения: здесь мы находились в знакомой обстановке и никому не надо было объяснять особенности нашей ситуации. В тот день в реанимационном отделении перед нами прошествовал целый парад знакомых лиц, среди них Джуди Фелла, бывшая секретарша Стивена. Она и раньше принимала активное участие в его жизни, а сейчас готова была оказать любую помощь. Сотрудников Адденбрука не удивлял амбициозный график поездок Стивена, а его опыт преодоления мотонейронной болезни не вызывал у них недоверия. Им не требовалось что-то доказывать. Однако им нужно было подробно объяснить то, как следует с ним себя вести: ежедневные ритуалы, которые он сам для себя выработал, график приема и дозы лекарств, удобные позы, безглютеновая диета даже при питании через трубку. Каждое из этих правил, наряду с множеством других, стало предметом долгих обсуждений и исследований.