Тысяча и одна ночь. Том XIII - Древневосточная литература

Восемьсот сорок девятая ночь

Когда же настала восемьсот сорок девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Масрур, когда усилилось в нем любовное безумие, стал произносить стихи, охваченный сильной страстью. И когда он напевал эти стихи и повторял их, вдруг услышала его Хубуб. И она постучала в ворота, и Масрур поднялся и открыл ей, и она вошла и подала ему письмо. И Масрур взял его и прочитал и спросил: «О Хубуб, какие за тобой вести о твоей госпоже?» И невольница ответила: «В этом письме заключается то, что избавляет от ответа, так как ты из людей разумных». И Масрур обрадовался великой радостью и произнёс такие два стиха:

«Вот пришло письмо, и обрадован содержаньем я.И хотелось бы в глубине души сохранить его.Лишь сильней любил я, целуя строки письма её,И казалось мне, что жемчужина скрыта страсти в нем».

И потом он написал письмо, ей в ответ, и отдал его Хубуб, и та взяла его и отнесла Зейн-аль-Мавасиф. И, придя к ней, Хубуб начала ей описывать достоинства Масрура и рассказывать ей об его качествах и великодушии и стала ему помощницей в сближении с Зейн-аль-Мавасиф. И Зейн-аль-Мавасиф сказала ей: «О Хубуб, он мешкает с приходом к нам». – «Поистине, он скоро придёт», – ответила Хубуб. И не закончила она ещё своих слов, как вдруг Масрур пришёл и постучался в ворота. И Хубуб открыла ему и взяла его и привела к своей госпоже Зейн-аль-Мавасиф, и та пожелала ему мира и приветствовала его и посадила с собой рядом.

А затем она сказала своей невольнице Хубуб: «Подай ему одежду из лучших, какие бывают». И Хубуб пошла и принесла одежду, шитую золотом, и Зейн-аль-Мавасиф взяла её и облачила в неё Масрура. И сама она тоже облачилась в платье из роскошнейших одежд и надела на голову сетку из свежего жемчуга, а поверх сетки она повязала парчовую повязку, обшитую жемчугом, драгоценными камнями и яхонтами. И она выпустила из-под повязки два локона, и к каждому локону привязала красный яхонт с меткой яркого золота, и распустила волосы, подобные тёмной ночи, и окурилась алоэ и надушилась мускусом и амброй. И её невольница Хубуб сказала ей: «Да сохранит тебя Аллах от сглаза!» И Зейн-аль-Мавасиф стала ходить, горделиво покачиваясь при каждом шаге, и невольница произнесла такие стихи из дивных своих стихотворений:

«И смутилась ивы ветвь гибкая от шагов её,И напала взором на любящих, посмотрев, она.Луна явилась во мраке ночи волос её,Точно солнце, вдруг осиявшее тень кудрей её.О, как счастлив тот, с кем почует рядом краса её,Кто умрёт, клянясь её жизнью, за неё умрёт!»

И Зейн-аль-Мавасиф поблагодарила её, а потом она подошла к Масруру, подобная незакрытой луне. И, увидав её, Масрур поднялся на ноги и воскликнул: «Если моё предположение говорит правду, она не человек, а одна из невест рая». И потом Зейн-аль-Мавасиф велела подать стол, и он появился, и вдруг оказалось, что на краю стола написаны такие стихи:

Сверни с твоей ложкою ты к табору мисокИ всякими насладись жаркими и дичью.На них перепёлки будут – я их всегда люблю –И нежные курочки с цыплятами вместе.Аллахом нам дан кебаб, румянцем гордящийся,И зелень макаем мы в разбавленный уксус.Прекрасен молочный рис, куда погружаютсяЗапястья до самого предела браслетов.О, горесть души моей о двух рыбных кушаньяхНа свежих лепёшечках из плотного теста!

И потом они стали есть и пить, наслаждаться и веселиться. И убрали скатерть кушаний, и подали скатерть вина, и заходили между ними кубки и чаши, и приятно стало им дыханье, и наполнил чашу Масрур и воскликнул: «О та, чей я раб, и кто моя госпожа!» И затем он стал напевать, произнося такие стихи:

«Глазам я дивлюсь моим – наполнить сумеют лиСебя красотою той, что блещет красой своей?И ей в её времени не встретишь подобных ты,По тонкости её свойств и качеств приятности.Завидует ивы ветвь всегда её гибкостиВ одежде, когда идёт она, соразмерная.Лик светлый её луну смущает во тьме ночной,И яркий её пробор, как месяц, сияет нам.Когда по земле пройдёт, летит аромат её,Как ветер, что средь долин и гор овевает нас».

А когда Масрур окончил свои стихи, Зейн-аль-Мавасиф воскликнула: «О Масрур, всякому, кто крепко держится своей веры и поел нашего хлеба и соли, мы обязаны воздать должное! Брось же думать об этих делах, и я верну тебе все твои владения и все, что мы у тебя взяли». – «О госпожа, – ответил Масрур, – ты свободна от ответа за то, о чем ты говоришь, хотя ты была вероломна в клятве, которая между нами. А я пойду и сделаюсь мусульманином»[5]. И невольница Зейн-аль-Мавасиф, Хубуб, сказала ей: «О госпожа моя, ты молода годами и много знаешь, и я ходатайствую перед тобой именем великого Аллаха. Если ты не послушаешь моего ходатайства и не залечишь моего сердца, я не просплю этой ночи у тебя в доме». – «О Хубуб, – ответила девушка, – будет лишь то, чего ты хочешь. Пойди убери нам заново другую комнату».

И невольница Хубуб поднялась и заново убрала другую комнату, и украсила её, и надушила лучшими благовониями, как хотела и желала, и приготовила кушанья, и принесла вино, и заходили между ними кубки и чаши, и приятно стало им дыхание…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до восьмисот пятидесяти

Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот пятидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Зейналь-Мавасиф приказала своей невольнице Хубуб заново убрать комнату развлечения, Хубуб поднялась и обновила кушанье и вино, и заходили между ними кубки и чаши, и приятно стало им дыхание. И Зейналь-Мавасиф сказала: «О Масрур, пришло время встречи и сближения, и если ты заботишься о нашей любви, скажи нам стихи с диковинным смыслом». И Масрур произнёс такую касыду:

Я связан (а в сердце пламя ярким огнём горит)Верёвкой сближения, в разлуке разорванной,И страстью к девушке, что сердце разбила мнеИ ум мой похитила щекой своей нежною.Изогнута бровь у ней, и черны глаза её,Уста её молнию напомнят улыбкою.Всего прожила она четыре и десять лет,А слезы мои о ней напомнят дракона кровь.Увидел её в саду у быстрых потоков я,С лицом лучше месяца, что в выси плывёт небес,И встал я, пленённому подобный, почтительно,И молвил: «Привет Аллаха, о недоступная!»И мне на привет она охотно ответилаСловами прекрасными, как жемчуг нанизанный.И речи мои услышав, в миг поняла онаЖеланья мои, и сердце стало глухим её.И молвила дева: «Речи эти не глупость ли?»И молвил я: «Перестань бранить ты влюблённого!И если меня ты примешь – дело не трудно мне.Возлюбленные – как ты, а любящие – как я». –Увидев, чего хочу, она улыбнулась мнеИ молвила: «Я творцом небес и земли клянусь,Еврейка я, а еврейство – вера суровая,А ты к христианам, без сомнения, относишься,Как, хочешь ты близости – ты веры иной, чем я?Коль хочешь ты это сделать, – будешь жалеть потом.Играешь ты верою – дозволено ль то в любви!И будет упрёками изранен подобный мне.И вера его носить начнёт во все стороны,И будешь преступен ты перед верой обоих нас.И если нас любишь, стань евреем ты по любвиИ сделай сближение с другой недозволенным.И дай на Евангелие ты клятву правдивую,Что будешь хранить в любви ты тайну, скрывать её.И я поклянусь на Торе верными клятвами,Что выполню я обет, который дала тебе».Поклялся я верою, законом и толком ей,И сам её клятву дать заставил великую.И молвил я: «Как зовут тебя, о предел надежд?»И молвила: «Я краса всех свойств – недоступная».И вскрикнул я: «О краса всех свойств, я, поистине,Любовью к тебе охвачен, в страсти безумен я».Увидел под покрывалом я красоту её,И сердцем печален стал, и сделался я влюблён.И долго пред занавеской я умолял её,И сердцем великая моим овладела страсть.Увидевши, что со мной и как велика любовь,Она показала мне сияющий смехом лик.И ветром сближенья пахнуло от нас тогда,И веяло мускусом от тела и рук её.И запах рассеялся повсюду её духов,И я вино уст узнал, лобзая прекрасный рот.Нагнулась, как ивы ветвь, в одеждах своих она,И близость запретная мне стала дозволенной,И спали мы в близости, и сблизились с нею мыОбъятьем, лобзаньем и влаги смешеньем уст.Ничто ведь не красит землю, кроме возлюбленной,С которой ты близок стал, и ею ты властвуешь.Когда ж засияло утро, встала любимаяПроститься со мной, и лик её затмевал луну.Прощаясь, она стихи сказала, и по щекамНанизаны были капли слез и рассыпаны.Обет не забуду я Аллаху, покуда жив,Прекрасную ночь и клятвы ей не забуду я».

И Зейн-аль-Мавасиф пришла в восторг и воскликнула: «О Масрур, как прекрасны твои качества! Пусть не живёт тот, кто с тобой враждует!» И она вошла в комнату и позвала Масрура, и тот вошёл к ней и прижал её к груди, и обнял, и поцеловал, и достиг с ней того, что считал невозможным, и радовался он, получив прекрасную близость. И Зейн-аль-Мавасиф сказала ему: «О Масрур, твои деньги для нас запретны и для тебя дозволены, так как мы стали любящими!» И затем она возвратила ему богатства, которые у него взяла, и спросила: «О Масрур, есть ли у тебя сад, куда мы бы могли прийти погулять?» – «Да, госпожа, – ответил Масрур, – у меня есть сад, которому нет равных».