Амурские звероловы (Год из жизни Богатыревых) - Всеволод Сысоев

И пока Матвей не закончил главу, никто не проронил ни слова. Лишь сырые дрова монотонно шипели в печке.

— Продолжу завтра, а сейчас давайте ложиться. Скоро полночь.

День занимался мглистый. В потеплевшем воздухе пролетали редкие снежинки. Матвей быстро шагал по охотничьей тропе. Сегодня ему предстояло обойти дальний путик, преодолеть несколько перевалов.

…Вот и первый капкан. Приманка в нем съедена полевкой. Из второго он вынул огненно-рыжего колонка, третий и четвертый были пустыми, но зато в пятый, стоявший у самого берега незамерзшего ключа, попалась темно-коричневая норка. Молодой зверобой повеселел, хотя насупившееся небо сыпало на него мелкую снежную крупку. Путик вился по густому пихтачу. Заросли местами непроходимы для человека, и, если бы не старая кабанья тропа, пересекающая пихтач с юга на север, не пробраться бы Матвею сквозь эти чащобы. По сторонам от тропы расставлены капканы. Их здесь меньше посещают полевки, но назойливые сойки и кукши досаждают. Матвею то и дело приходится поправлять спущенные ловушки, обновлять в них приманку. Он сейчас так увлечен своей работой, так внимательно всматривается в лесную чащу, что ему некогда думать о своих близких и даже о Наташе. Его интересуют следы на снегу, царапины медвежьих лап и тигриных когтей на стволах деревьев, он стремится понять, какое событие в лесной жизни породило тот или иной звук. Он прислушивается к тревожному крику птиц — это они увидели своего предвечного врага. Он думает лишь о том, кто перед ним и кого он слышит, кто и куда пошел, почему. Такая сосредоточенность не располагает к мечтательности. Только вечером, лежа на жестких нарах в зимовье, он может предаваться отвлеченным раздумьям.

Переходя по льду реку, он увидел круглые отпечатки лап: крупный тигр обходил свои владения. Острое любопытство заставило Матвея свернуть с путика и пойти по тигровым следам вдоль реки. Тигр шел ровным шагом, будто его ничто не интересовало. Зная, какие длинные безостановочные переходы делает этот зверь, Матвей вернулся на свою тропу и продолжал осматривать капканы.

Поднявшийся ветер шумел в древесных кронах, усиливая снегопад сдуваемой с ветвей кухтой. Порой на землю обрушивалось такое обилие снега, что в воздухе долго стояла снежная пелена. В эти моменты Матвей укрывался под густыми елями и, переждав порыв ветра, двигался дальше. Ему следовало вернуться в зимовье, но разве оставит он свои капканы, которые не осматривались уже третий день. Дорогую добычу могут испортить полевки, погрызть колонки или харзы. Сколько раз он вынимал из ловушек жалкие останки соболя, норки, съеденных гималайской куницей.

Перевалив через сопку, Матвей вышел к выворотню. Не зря он здесь насторожил стальную ловушку: как и в прошлый визит, он вынул из нее темно-коричневого соболя. Как не обрадоваться такой добыче, как не похвалить себя, что не испугался пурги, не повернул назад!

К исходу дня он стоял у последнего своего капкана в узком каменистом ключе, зажатом двумя остроконечными сопками. В хорошую погоду он успел бы засветло вернуться в избушку: даже когда солнце скроется за горизонтом, яркая вечерняя заря догорает часами. Ее света в лесу достаточно, чтобы разглядеть тропу. Ненастье значительно сокращает световой день, темнеет к четырем часам. Отказавшись от обычного чаепития, хотя развести костер и в непогоду ему ничего не стоило, Матвей повернул к зимовью, но пошел не по тропе, а прямиком через большой перевал. Путь был трудным, но значительно короче.

Более часа поднимался Матвей по крутому склону сопки. Достигнув седловины, он не стал отдыхать: пронзительный ветер, свирепствовавший на вершине, чуть не валил с ног и быстро охлаждал разгоряченное тело. Пришлось брести дальше. Теперь пологий склон пересекался узкими глубокими оврагами. Словно на лыжах скатывался вниз охотник и снова карабкался наверх, хватаясь за орешник и тонкие лианы. Спустившись с косогора, он вошел в пихтач, по которому росли редкие дряхлые липы. В одной из них Матвей заметил черное отверстие невысоко над землей. Он решил заглянуть в дупло. На внутренних стенках отчетливо виднелись свежие царапины от медвежьих когтей. По всему было видно, что медведь забрался в дупло липы и устроился в ее корнях. Сняв рюкзак, Матвей достал топор, развязал чехол, надетый для безопасности на его острое лезвие. Карабин он приставил к стволу липы, предварительно сбросив с предохранителя курок. Отыскав глазами в стороне лещиновый куст, направился к нему, вырубил прут и расщепил его конец наподобие вилки. Затем обошел вокруг липы и внимательно осмотрел поверхность ствола. Нашел едва приметную щель, слегка расширил ее топором и, пропустив в отверстие прут, начал им прощупывать дупло. Вот он уткнулся во что-то мягкое, но это могла быть трухлявая сердцевина дерева, осыпавшаяся на дно дупла. Матвей сделал несколько винтообразных движений и резко потянул прут на себя. В развилке оказался клочок черной шерсти.

«Медведь!» — чуть было не вскрикнул Матвей, и сердце его замерло в приятной истоме. Но как заставить зверя покинуть свое убежище? Отшвырнув прут, Матвей несколько раз наотмашь ударил обухом топора по липе. Гулкие звуки разнеслись по лесу, но медведь ничем не выдавал своего присутствия. Тогда Матвей снова взялся за прут. Не выпуская из рук карабина, он с силой несколько раз ткнул в медвежий бок. Зверь ухнул и перекусил назойливый прутик. Вырубить новый Матвей не решался: отходить от берлоги нельзя, медведь в любую минуту может выскочить. Тогда он выстрелил в щель. Грохот и пороховой дым напугали зверя. Он снова заворочался в берлоге, послышался скрежет его когтей, и не успел Матвей бросить к плечу винтовку, как огромная медвежья голова вместе с широкими передними лапами показались над краем отверстия. В ту же секунду пуля пробила медвежий череп.

Расслабившиеся мышцы не сдерживали более тела зверя, и оно стало медленно сползать на дно берлоги. Если убитый медведь скроется в дупле, какой огромный труд потребуется, чтобы вырубить его из кряжистого комля исполинской липы! Эта мысль пронзила Матвея. Не ожидая окончания агонии зверя, он подпрыгнул, ухватился обеими руками за косматый медвежий загривок и повис на нем. Медведь перестал сползать внутрь берлоги, однако и не вывалился из дупла. Матвею пришлось упереться ногами в ствол дерева и изо всех сил потащить косолапого на себя. Медленно переваливалась тяжелая туша через край дупла и, извлеченная наполовину, рухнула в снег вместе с охотником.

Когда Матвей заложил лапником добытого зверя, лес растворился в ночных сумерках. Первое желание уставшего охотника — переночевать в лесу около убитого медведя. Но поблизости нет сухостойных деревьев, кроме того, пурга усилилась, а ночевка в такую погоду у плохого костра слишком тягостна.

Уложив в рюкзак топор и внутреннее медвежье сало, Матвей достал компас, огляделся и, взяв нужное направление, побрел к своему зимовью. Кромешная тьма окутала охотника. Исчезли все приметы. Кустарник, торчащие во все стороны сучья были опасны для глаз, притрушенный снегом валежник мешал скорому шагу. Будь сейчас день — Матвей за три часа добрался бы до дома. Но как преодолеть это большое расстояние, если глаза словно завязаны. Идти по берегу Алой — он захламлен валежником, порос густым кустарником, там много высоких травянистых кочек, и за всю ночь не дойдешь. Идти руслом реки — опасно: его покрывает ненадежный лед, есть подпарины, угодить в которые страшнее, чем заночевать в лесу без костра.

Но ничто так не восстанавливает силы, не вселяет в охотника уверенности, как удачная охота. Ощущая за плечами потяжелевший рюкзак, Матвей продвигался вперед, повинуясь врожденному чувству ориентировки. Проходя мимо деревьев, он угадывал их породу, и воображение рисовало ему лес, по которому он проходил. Вот густой ельник сменился светлой ясеневой рощей. Это был исток знакомого Кабаньего ключа, впадавшего в Алую выше зимовья. Теперь он не собьется с пути. Самое гиблое место осталось позади. Даже если придется заночевать — есть хорошие сушины.

Промокшие насквозь суконные шаровары и коротко обрезанная шинелишка не согревали. С каким бы удовольствием он сейчас погрелся у жаркого костра, выпил кружку крепкого чая! Но скоротать остаток ночи в каких-то трех-четырех километрах от зимовья он считал позорным для настоящего промысловика. Преодолевая усталость и голод, Матвей все брел и брел, бороздя глубокий снег.

Вдруг он чуть не наступил на спящего в снегу рябчика. Разбуженная птица с таким шумом вырвалась из-под ног, что Матвей вздрогнул от неожиданности и остановился. Очень длинными показались Матвею последние километры, но когда наконец залаяли собаки, почуявшие его, — усталости как не бывало. Затем сквозь деревья сверкнул огонек, запахло дымом. Вот и белое квадратное пятно долгожданной крыши.