Санта действительно существует? - Эрик Каплан

Можно сказать, что реальность, познаваемая мистиком, противоречит сама себе. Но в мистицизме мы не пытаемся избежать самопротиворечия, как в логике. Мы понимаем, что реальность действительно самопротиворечива.

Герметический философ Николай Кузанский в своей работе с парадоксальным названием De docta ignorantia («Об ученом незнании») пишет, что реальность может быть охарактеризована как coincidentia oppositorum — совпадение противоположностей. Упанишады согласны: «Оно движется, оно не движется, оно далеко, оно близко, оно внутри этой Вселенной, оно этой Вселенной вовне» (Иша-упанишада, 5).

Противоречива не только реальность, но и процесс ее познания: «Кем не понят, тем понят, кем понят, тот не знает [его]. Кто из нас знает его, [тот] знает его, и он не знает, что не знавшими» (Кена-упанишада, 2: 3).

Кажется, Упанишады подразумевают, что тот, кто не понимает, тот понимает, а кто понимает, тот не понимает. Это тяжело осмыслить! Возможно, нам удастся понять, если мы не поймем! Но в таком случае мы будем думать, что поняли, а на самом деле не поймем! Логика подсказывает нам, что это утверждение нужно отбросить как чепуху, но почему мы должны доверять логике? Если мы заинтересуемся данным вопросом, то выясним, что многие представители разных эпох и культур высказывались самопротиворечиво, когда хотели поделиться глубочайшими озарениями о жизни. Самопротиворечиво, но истинно.

Христианский теолог Дионисий Ареопагит писал: «В этой Тьме, в которой нет Света, мы молимся о пришествии и о том, чтобы видеть, не видя, и о том, чтобы знать то, что за пределами всякого восприятия и понимания». С этим согласны не только хиппи; некоторые из самых ортодоксальных католических теологов согласны с такой негативной теологией (хотя и монахов можно рассматривать в качестве одного из видов институализированных хиппи).

Согласно Фоме Аквинскому, строго говоря, Бога нельзя описать при помощи какого-либо высказывания. Он на самом деле не «благ», и он на самом деле не «существует» — это просто аналогии, помогающие нам понять то, что неподвластно нашему сознанию.

Кажется, что для понимания всего этого нужно обратиться к философу, принявшему большую дозу наркотиков. Лучшее философское обоснование мистицизма было представлено Уильямом Джемсом в описании его опыта, но не с ЛСД, который тогда еще не был изобретен, а с закисью азота, тем газом, который школьники в моем районе называли «взбивалкой», потому что мы добывали его из баллонов со взбитыми сливками.

Джемс писал, что полученный им при употреблении закиси азота мистический опыт был одновременно абстрактным и неизъяснимым, подразумевая, что вы знаете что-то, но не можете облечь это что-то в слова. Что в точности означает «облечение в слова»? Сочинивший «Песни без слов» Феликс Мендельсон говорил, что чувства, которые он передал через музыку, были невыразимы при помощи слов, так как те слишком грубы. Но, вероятно, начнете спорить вы, их можно выразить при помощи слов «те мысли, которые Мендельсон выразил в “Песне гондольера”». Джемс утверждает, что чувство дежавю является одновременно абстрактным и неизъяснимым, точно так же как и чувство озарения, касающееся того, что мы ранее знали, но до сего момента не ощущали по-настоящему. Ни один из этих опытов не может быть облечен в слова, но каждый позволяет нам узнать что-то прежде нам неизвестное.

Рассказывая о своем опыте употребления закиси азота, Джемс пишет: «Я пришел тогда к такому выводу — который и до настоящего времени не поколебался в моих глазах, — что наше нормальное, или, как мы его называем, разумное, сознание представляет лишь одну из форм сознания, причем другие, совершенно от него отличные формы существуют рядом с ним, отделенные от него лишь тонкой перегородкой. Мы можем совершить наш жизненный путь, даже не подозревая об их существовании; но как только будет применен необходимый для их пробуждения стимул, они сразу оживут для нас, представляя готовые и определенные формы духовной жизни, которые, быть может, имеют где-нибудь свою область применения».

Таким образом, Джемс верит в существование неизъяснимого опыта, приобретенного под кайфом, который открыл ему, что мозг может познавать реальность несколькими способами.

«Возвращаясь к моим собственным переживаниям этого рода, я должен признать, что они сводятся к особому просветленному состоянию, которому я не могу не придать мистической окраски. Основной чертой такого состояния всегда является примиренность, словно две противоположные стороны мира, столкновения между которыми составляют причину всех наших внутренних бурь и неурядиц, расплавились и образовали единое целое. Они не принадлежат к одному роду, как два различных вида, но один из видов — более возвышенный — сам становится родом по отношению к противоположному виду и растворяет его в себе. Я знаю, что эта мысль с логической стороны темна, но я не могу избавиться от ее влияния на меня».

Мой знакомый хиппи согласился бы с такими словами. Но что нам это говорит о противоречиях? Могут ли два противоречащих друг другу метода быть верными? Обладает ли жизнь смыслом, одновременно оставаясь бессмысленной? Существует ли Санта-Клаус, при этом не существуя? Если мистик постиг что-то, о чем не в силах рассказать, как мы узнаем об этом? Если оно неизъяснимо, то почему о нем можно говорить одними выражениями и нельзя другими? Что если мой брат Флиппи — драматург, сотрудник банка, отец двоих детей, который побеждал меня в борьбе и шахматах, пока я не стал лучше его, — на самом деле — величайший мистик в мире? Как он мог бы сказать мне об этом? Не исключено, что, когда он говорит: «Я отсканировал несколько слайдов нашей поездки в Гранд-Каньон и выложил их в Facebook», на самом деле он пытается выразить неизъяснимое озарение о природе всего сущего? Надеюсь, проблема заключается не в том, что Флиппи не носит мантию и бороду и не бреет голову, потому что это слишком мелко, а мистицизм должен быть глубоким! Возможно, дело в том, что фраза «Я отсканировал несколько слайдов» звучит недостаточно мистически. Но что означает «звучать мистически»? Ну, обычно вы можете обнаружить мистически звучащие высказывания на маленьких деревянных табличках или на гладких камнях, продающихся на кассе в книжных магазинах, например «Бесконечность вокруг вас, просто оглянитесь». Если вы напишете «Я отсканировал несколько слайдов из Гранд-Каньона и выложил их в Facebook» на куске дерева и попробуете продать, то его никто не купит, так как фраза звучит недостаточно мистически. Но если «Я отсканировал несколько слайдов» не означает невыразимого, а «Бесконечность вокруг вас» — означает и разница заметна покупателям, то не следует ли из этого, что все-таки есть способ как-нибудь выразить невыразимое мистическое озарение и оно может быть каким-либо образом выражено? И в жестокосердном, несущемся куда-то мире не означает ли фраза «может быть каким-либо образом выражено» просто «может быть выражено»? Кто-то в конце концов сумеет выразить это достаточно хорошо, чтобы продать маленький нарисованный слоган. Но кто вообще мог бы захотеть выразить все без остатка — разве у вас нет желания отложить что-то на будущее? Несмотря на всю бедность и неадекватность языка, он остается нашим главным инструментом коммуникации, и, если мы хотим узнать, что говорит мистика, мы должны его использовать. Но как?

Глава 5

Санта-йога

Мистики иногда сравнивают свою речь с пальцем, указывающим на луну. Даже если сторонники мистических традиций иногда утверждают, что они не согласны друг с другом, они могут ошибаться. Так, буддисты иногда говорят, что они отличаются от индуистов, потому что последние верят, будто все сущее обладает личностью, хотя Будда учил, что личность — иллюзия. Тем не менее мне не ясно, почему буддисты имеют право говорить вам такое, потому что индуисты утверждают, что личность есть то, о чем вы не можете сказать ничего. Это «нети-нети» — не имеющее ничего общего с емкостью для промывания носа, но в переводе с санскрита означающее «ни то ни другое». Иначе говоря, на вопросы «Это ум?», «Это тело?», «Это время и пространство?» дается ответ «Ни то ни другое». Потому, возможно, реальность, о которой, как считают индуисты, нельзя говорить, но которую они тем не менее называют личностью, — та же самая, в которую верят буддисты, о которой нельзя говорить и которую они называют «не-я». Забудьте слово «возможно». Если реальность — это все, что существует, так должно быть. Двум реальностям надлежит быть одной, потому что нет двух реальностей. Индуисты указывают на луну большим пальцем, буддисты — мизинцем. Тантристы — чем-то еще.

Мысль о том, что могут существовать какие-то невысказанные знания, привела меня к конфликту с Дональдом Дэвидсоном, крупнейшим философом Беркли в мою бытность там. Тогда, в середине 1990-х годов, Дэвидсон считался настолько важной фигурой, что студенты совершали паломничество к нему даже из таких отдаленных мест, как Тайбэй и Гамбург, чтобы писать монографии, посвященные исследованию какой-нибудь малюсенькой извилинки коры его головного мозга. Дэвидсон развивал философию, которая толковала понятие благотворительности, но, по иронии судьбы, он был зол на всех, кто с ним не соглашался, и называл своих оппонентов дураками. Это сочетание благотворительности в качестве предмета исследования и презрения в реальной жизни делало его очень грозным соперником. Вслед за своим наставником, профессором Уиллардом Куайном, он утверждал, что никто не может иметь радикально иную концепцию реальности и что понятие «концепция реальности» даже лишено смысла, поскольку, чтобы понять кого-то, говорящего на своем языке, мы должны интерпретировать то, что он говорит, а чтобы интерпретировать, мы должны верить, что речь идет о реальности: о предметах, воде, соли, перце и т. д. Я нашел это довольно обидным, потому что в то время мне казалось, что такая постановка вопроса делает мистицизм невозможным. Дэвидсон и Куайн презирали обсуждение «внутреннего света» и Альфреда Норта Уайтхеда, склонного к мистике соавтора Рассела (Куайн однажды сказал, послушав речь Уайтхеда: «Альфред Норт Уайтхед, Мэри Бейкер Эдди, Иисус Христос…»).