Литературные первопроходцы Дальнего Востока - Василий Олегович Авченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
9 мая 1854 года «Паллада» – у разделяющей Корею и Маньчжурию реки, которую Гончаров называет «Тай-маньга». Это река Туманная (Туманган по-корейски, Тумэньцзян по-китайски; пример удачного подбора созвучного русского слова), по фарватеру которой сегодня проходит 17-километровый рубеж КНДР и Российской Федерации – самый короткий из всех участков госграницы России с сопредельными странами. Работа гидрографов и картографов «Паллады» продолжилась у берегов тогда ещё не российского Приморья. На картах появились залив Посьета, бухта Рейд Паллады, камни Унковского, остров Фуругельма…
В водах Южного Приморья фрегат провёл девять дней, но никаких сведений о месте, где через каких-то шесть лет заложат Владивосток, Иван Гончаров не даёт.
18 мая «Паллада» становится на якорь в Татарском проливе между Сахалином и побережьем нынешнего Хабаровского края. В 1849 году, всего пять лет назад, прошедший здесь Геннадий Невельской доказал, что Сахалин – остров, а устье Амура – судоходно; это стало аргументом в пользу присоединения к России Приамурья и затем Приморья, хотя незадолго до этого, в 1848 году, глава Министерства иностранных дел Карл Васильевич Нессельроде[174] предлагал при разграничении с Китаем отдать последнему весь Амурский бассейн как бесполезный для России – «по недоступности для мореходных судов устья реки Амура и по неимению на его прибрежье гавани». Случись так – и главными тихоокеанскими портами России доныне оставались бы Аян и Петропавловск.
Рейс «Паллады» по Татарскому проливу был всего третьим в истории русского мореплавания, в честь чего подали шампанское.
«Известна только линия берега, но что дальше – никто не знает, никто не был, не рылся там. Не видать ни одной хижины, ни засеянного поля», – пишет Иван Гончаров. И ещё: «Что это за край; где мы? сам не знаю, да и никто не знает: кто тут бывал и кто пойдёт в эту дичь и глушь? Кто тут живёт? что за народ? Народов много, а не живёт никто». Далее: «Какой же это берег? что за бухта? – спросите вы. Да всё тянется глухой, маньчжурский, следовательно принадлежащий китайцам берег».
Действительно, до официального присоединения этих доселе пустынных и глухих мест к России оставалось несколько лет. Но ещё в 1850 году Геннадий Невельской, убедившись, что Китай не считает эти края своими, по собственной инициативе основал Николаевский пост – будущий Николаевск-на-Амуре (за что Нессельроде потребовал разжаловать офицера в матросы, но Николай I, сочтя поступок Невельского «молодецким, благородным и патриотическим», произнёс знаменитые слова: «Где раз поднят русский флаг, он уже спускаться не должен»). Ко времени гончаровского похода русские уже начали заселение Амура и занятие Сахалина. Россия явочным, что называется, порядком занимала территорию, ставя другие страны перед свершающимся фактом. Этот процесс стал важным доводом при заключении с Китаем Айгунского (1858) и Пекинского (1860) договоров, в соответствии с которыми Россия официально получила во владение Приамурье и Приморье. Сахалин стал российским в 1875 году.
Неудивительно, что матросы «Паллады» без труда нашли общий язык с местными охотниками – «орочанами» (орочоны, орочи), «мангу» (ульчи), «гиляками» (нивхи)… Показательно, что встреченные здесь Иваном Гончаровым тунгусы (то есть эвенки) не только носят имена Афонька и Иван, но и вполне сносно объясняются по-русски: «К нам часто ездит тунгус Афонька с товарищем своим, Иваном, – так их называли наши. Он подряжен бить лосей, или сохатых, по-сибирски, и доставлять нам мясо. Он уже убил трёх: всего двадцать пять пуд мяса. Оно показалось мне вкуснее говяжьего. Он бьёт и медведей. Недавно провожал одного из наших по лесу на охоту. “Чего ты хочешь за труды, Афонька? – спросил тот его. – Денег?” – “Нет”, – был ответ. “Ну, коленкору, холста?” – “Нет”. – “Чего же?” – “Бутылочку”. А чем он сражается со зверями? Я заметил, что все те, которые отправляются на рыбную ловлю с блестящими стальными удочками, с щегольским красного дерева поплавком и тому подобными затеями, а на охоту с выписанными из Англии и Франции ружьями, почти всегда приходят домой с пустыми руками. Афонька бьёт лосей и медведей из ружья с кремнем, которое сделал чуть ли не сам или, может быть, выменял в старину у китобоев и которое беспрестанно распадается, так что его чинят наши слесаря всякий раз, как он возвратится с охоты. На днях дали ему хорошее двуствольное ружьё с пистоном. Он пошёл в лес и скоро воротился. “Что ж ты?” – спрашивают. “Возьмите, – говорит, – ружьё: не умею из него стрелять”». Невольно напрашивается параллель со знаменитым приморским нанайцем («гольдом») Дерсу Узала, отклонившим предложение Владимира Арсеньева обменять старую берданку на новенькую трёхлинейку, но никогда не отказывавшимся от «бутылочки».
Поход «Паллады» оказывается скомканным из-за войны и неудовлетворительного состояния фрегата. До Америки он так и не дошёл. Гончаров: «Открылась Крымская кампания. Это изменяло первоначальное назначение фрегата и цель его пребывания на водах Восточного океана».
Тем не менее адмирал Путятин, намереваясь довести до конца свою японскую миссию, переходит на присланный из Кронштадта фрегат «Диана»[175], который сменил тяжело пережившую шторма и нуждающуюся в капитальном ремонте «Палладу». Командовал «Дианой» – последним чисто парусным фрегатом российского флота – капитан-лейтенант Степан Степанович Лесовский[176], внук знаменитого генерал-фельдмаршала Екатерининской эпохи Николая Васильевича Репнина[177], в 1876–1880 годах – морской министр, в 1880–1884 годах – главный начальник морских сил на Тихом океане.
Что до «Паллады», то попытка укрыть её в Амуре от английской эскадры не удалась. Фрегат оставили в Императорской (ныне Советской) гавани, а в январе 1856 года подожгли и затопили, чтобы он не достался врагам.
На «Диане» Евфимий Путятин в ноябре 1854 года приходит в японский порт Симода, где возобновляются переговоры. «Диане» была суждена ещё более скорая гибель, чем «Палладе». В результате землетрясения и цунами корабль получил серьёзные повреждения и в январе 1855 года при попытке доставить его на ремонт в бухту Хэда[178] затонул. «Когда читаешь донесения и слушаешь рассказы о том, как погибала “Диана”, хочется плакать, как при рассказе о медленной агонии человека», – пишет Иван Гончаров. Сам он, впрочем, не был свидетелем крушения «Дианы» и драматического возвращения моряков в Россию – писатель в это время уже ехал через Сибирь домой, отпросившись у Путятина в начале августа 1854 года. «Нельзя было предвидеть, какое положение пришлось бы принять по военным обстоятельствам: оставаться ли у своих берегов, для защиты их от неприятеля, или искать встречи с ним на открытом море. Может быть, пришлось бы… оставаться праздно в каком-нибудь нейтральном порте, например в Сан-Франциско, и там ждать исхода войны. Я испугался
