Литературные первопроходцы Дальнего Востока - Василий Олегович Авченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но вернёмся в весну 1854 года. «Паллада» проходит мимо острова Чу-Сима (ставшая впоследствии печально известной Цусимой) и приближается к Корее. Карты здешнего побережья, имевшиеся у русских моряков, были фрагментарны и неточны: «Вдруг перед нами к северу вырос берег, а на карте его нет». Иван Гончаров сходит на землю, куда, как он считает, ещё не ступала нога европейца: «Миссионерам сюда забираться было незачем, далеко и пусто». Корея, по Гончарову, – «почти нетронутая почва» для купцов, миссионеров, учёных. «До сих пор мало сведений о внутреннем состоянии и управлении Кореи, о богатстве и произведениях страны, о нравах и обычаях жителей». Действительно, корейцев в России тогда почти совсем не знали, хотя уже в 1864-м начнётся их добровольное переселение в только что присоединённое Россией Приморье.
Писатель делает важное наблюдение: «На южном корейском берегу, под 34-м градусом “северной” широты, так холодно, как у нас в это время в Петербурге, тогда как в этой же широте на западе, на Мадере например, в январе прошлого года было жарко. На то восток». В самом деле: в Евразии климат зависит не столько от широты, сколько от долготы, сколь бы странным ни казалось это утверждение на первый взгляд; чем восточнее – тем холоднее.
Не будучи учёным, Иван Гончаров всё-таки не мог остаться в стороне от естествоиспытательства. Ещё в Африке он записывает: «Морской ёж – это полурастение, полуживотное: он растёт и, кажется, дышит. Это комок травянистого тела, которому основанием служит зелёненькая, травянистая же чашечка…» Возможно, это первое появление морского ежа в русской литературе. На Рюкю Гончаров восхищённо описывает бамбук: «Я не знаю, с чем сравнить у нас бамбук, относительно пользы, какую он приносит там, где родится. Каких услуг не оказывает он человеку! чего не делают из него или им! Разве берёза наша может, и то куда не вполне, стать с ним рядом. Нельзя перечесть, как и где употребляют его. Из него строят заборы, плетни, стены домов, лодки, делают множество посуды, разные мелочи, зонтики, вееры, трости и проч.; им бьют по пяткам; наконец его едят в варенье, вроде инбирного, которое делают из молодых веток». В Корее Иван Александрович – опять же первым или одним из первых – описал трепангов: «Всё обнажено и смотрит бедно и печально… Немудрено, что жители не могли дать нам провизии: едва ли у них столько было у самих, чтоб не умереть с голоду. Они мочат и едят морскую капусту, выбрасываемую приливом, также ракушки. Сегодня привезли нам десятка два рыб, четыре бочонка воды, да старик вынул из-за пазухи свёрток бумаги с сушёными трепангами (род морских слизняков с шишками)». Уже из самого тона становится ясно, что ракушки и морскую капусту Гончаров вообще не считает едой. То ли дело сегодня, когда моллюски и трепанги рассматриваются как деликатес! Надо сказать, что застолья Иван Александрович описывал с особым азартом, за что получил несколько шпилек от первых рецензентов его путевых записок.
О политкорректности Иван Гончаров не ведал – и хорошо, иначе его книга сильно потеряла бы в колорите. Вот описание знакомства с корейцами: «Им дали знать, чтоб они вошли на палубу; но когда они вошли, то мы и не рады были посещению. Объясниться с ними было нельзя: они не умели ни говорить, ни писать по-китайски, да к тому же ещё все пьяны. Матросы кучей окружили их и делали разные замечания, глядя на их халаты и собранные в пучок волосы. “Хуже Литвы!” – слышу я, говорит один матрос. “Чего Литвы: хуже черкес! – возразил другой. – Этакая, подумаешь, нация!” Им дали сухарей, и они уехали. Один из них, уходя, обнял и поцеловал О. А. Гошкевича, который пробовал было объясниться с ними по-китайски. Мы засмеялись, а бедный Осип Антонович не знал, как стереть следы непрошеной нежности». Ещё о корейцах: «Рослый, здоровый народ, атлеты с грубыми, смугло-красными лицами и руками… Славные солдаты вышли бы из них: а они заражены китайской учёностью и пишут стихи! Отец Аввакум написал им на бумажке по-китайски, что мы, русские, вышли на берег погулять и трогать у них ничего не будем. Один из них прочитал и сам написал вопрос: “Русские люди, за каким делом пришли вы в наши края, по воле ветров, на парусах? и всё ли у вас здорово и благополучно? Мы люди низшие, второстепенные, видим, что вы особые, высшие люди”. И всё это в стихах».
Вся книга Ивана Гончарова пронизана мягким юмором. Ещё из «корейской» главы: «Гошкевичу торжественно принесли змею, такую большую, какой, за исключением удавов, мы не видали: аршина два длины и толстая. Она шевелилась в жестяном ящике; её хотели пересадить оттуда в большую стеклянную банку со спиртом; она долго упрямилась, но когда выгнали, то и сами не рады были: она вдруг заскользила по полу, и её поймали с трудом. Матрос нашёл её в кусте, на котором сидели ещё аист и сорока. Зачем они собрались – неизвестно; может быть, разыгрывали какую-нибудь не написанную Крыловым басню».
Если в начале путешествия Иван Гончаров упоминает о том, что «думал бежать от русской зимы» (до сих пор и выездной туризм, и даже эмиграция из России часто связаны с сугубо климатическими причинами, пусть это не всегда осознаётся), то в Сингапуре, изнывая от жары, стонет: «Льду, льду бы да снегу: не дым, а лёд отечества нам сладок и приятен!» В Корее его наконец «прихватила немного» тоска по родине. «Прелесть новизны» ушла, писатель устал от долгого путешествия. Моряки во главе с Посьетом «всякий день» покидают фрегат – промеряют глубины, охотятся, поднимаются по рекам… – а Гончаров, в котором взял верх Обломов, остаётся в своей каюте, пока бухты и мысы восточного берега Кореи нарекаются именами участников экспедиции. «Я не участвовал в этих прогулках: путешествие – это книга; в ней останавливаешься на тех страницах, которые больше нравятся, а другие пробегаешь только для общей связи. “Как, новые, неисследованные места: да это находка! скоро совсем не будет таких мест”, – скажут мне. И слава Богу, что не будет», – записывает он, полемизируя с писателями-романтиками.
Даже на современных лоциях остались двойные топонимы, относящиеся к восточному побережью Кореи: мысы Чанадэдан (Пещурова) и Йондэгап (Шлипенбаха),
