Локомотив параллельного времени (сборник) - Изабелла Валлин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я смотрела на своё отражение в ручье, смыв с себя пыль и копоть. Обрезав огненным лучом спутанные волосы, я стала похожа на отрока.
Зайдя по пояс в ручей, я ловила рыбу.
Но рыбной похлёбкой его на ноги не поставишь. Нужно тёплое молоко и тёплая кровь.
Духи леса были благосклонны к нам. Они оказали гостеприимство: открыли силу целебных трав и были готовы принести жертву в удачной охоте.
Но мне не было позволено охотиться в лесу с моим оружием – огнём. Дичь нужно было выгонять на поляну.
Во мраке сквозь спутанные ветки светили два огонька – на меня смотрели два горящих глаза. Я шла навстречу этому взгляду. Одинокая волчица. Её друг погиб на охоте, и ей предстояло в одиночестве родить своих волчат.
Инстинкт привёл нас друг к другу.
Только зверю я и могла открыться. Человек бы испугался или бросился бы на меня с оружием.
Мы охотились вместе и по-братски делили добычу, а когда родились волчата, она делилась своим молоком. Но его было слишком мало.
Ночные цветы благоухали. Поляна, где росли сонные травы, светилась от скопления светлячков. Лесные духи в ту ночь были особенно благосклонны.
Я отчётливо чуяла запах незнакомых мне ещё приворотных трав. Этот запах будил звериное желание ласки.
– Свари любовное зелье, пей его вместе с ним, и ты узнаешь бездонную сладость разделённой страсти. Зачатых с ним детей ты будешь приносить нам в жертву. У тебя будет сколько угодно молока и сколько захочешь дичи в счастливой охоте, – шептали мне духи.
– Нет. Ни за что! – ответила я, и духи отвернулись от меня.
Лес похолодел. Ветки цеплялись, как лапы огромных пауков, корни деревьев скользили, словно змеи под ногами. Я торопилась, как могла, но еле добралась до избушки, чтобы забрать Даниила и поскорей покинуть лес.
Вот я снова в открытой степи у костра. На лице спящего Даниила блики пламени. Он так красив – тонкие черты лица, гармоничное тело. Безучастный, неподвижный. Словно нас постигла одна участь. Словно мы из одних и тех же мест.
Я видела много людей, проходящих мимо, измождённых нищетой или изъеденных пороком излишества, покалеченных в сражениях. Почему так редко встречается в этом мире красота?
Скоро и эта отрада для глаз моих потухнет, если я не разбужу его.
Злую шутку сыграли со мной лесные духи.
Я достала тлеющий уголь из костра и вложила в его ладонь, крепко прижав своей ладонью.
– Бедная убогая! Не знаешь, что творишь! – вскрикнул Даниил.
Он думал, что задремал на минуту.
Шёл проливной дождь, и, чтобы укрыться, нам пришлось зайти в лес.
Мы соорудили навес, развели костёр.
Даниил не спрашивал о моём огне, но постоянно задавал вопрос:
– Почему ты боишься леса?
– Не боюсь. Не люблю. Неба не видно, – ответила я.
– Что-то всё-таки видно.
– Мне мало.
Ему не объяснить.
Он считал меня ребёнком, своей ученицей. Он верил, что Создатель сидит на проплывающем облаке и что, если построить очень высокое здание, можно шагнуть в небо. Мне нравился его голос. Не важно, что он говорил. Я слушала, и моя душа успокаивалась. Столько бесконечного времени душа моя металась в бессоннице, и вот неотвратимо надвигается сон, с которым я отчаянно и бесполезно борюсь. Ведь мой сон продлится долгие годы, и когда я проснусь, Даниила, наверное, уже не будет в живых. Моя душа опускалась всё ниже. Я сжала её в руке, как тот уголёк, жар которого когда-то разбудил Даниила и вернул мне речь. Я сжала этот горящий глаз молнии и снова отпустила: «Охраняй Даниила!» Я увидела будущее: сначала Даниил испугался, что я умерла, потом он понял. Он нашёл каменный грот, положил меня туда и заложил вход камнями. Он остался со мной.
И вот я проснулась, встала на ноги, вгляделась во мрак, увидела слабый свет сквозь кладку камней. Одним ударом я пробила проход в стене и вышла наружу. Там горели свечи и стояли горшки с цветами, большинство из которых опрокинулось и разбилось под рассыпанной стеной. Я почувствовала знакомое тепло и быстро пошла ему навстречу по коридорам бревенчатого здания, распахнула тяжёлую дверь кельи. Даниил, древний старец, сидел за столом над книгой.
Весь монастырь вышел провожать нас в странствие.
– Как они теперь будут? – бормотал про себя Даниил.
Все они верили, что это место охраняет неведомая сила. Только Даниил знал, что это.
– Мне недолго осталось, – продолжал он.
– Глупый, это только начало пути.
Тёплое летнее утро. Ветер треплет соцветия кашек. Детская рука касается другой детской руки. Мальчик и девочка, оба одетые в белые полотняные рубахи, лежат в траве. Летним снегом летят над их лицами былинки одуванчиков.
Дети не похожи друг на друга: она смуглая, зеленоглазая, он русоволосый, бледный, сероглазый, но на их лицах одинаковое выражение уверенности и покоя. Они слушают еле уловимую музыку цветов. Эта музыка переливается радужной аурой, то поднимается высоко в небо, то стелется по земле. Но вот эту музыку заглушает нарастающий топот конницы. Всадники хлещут коней и разжигают свою ярость диким гиканьем.
Вскоре раздаётся звон колокола в городском соборе и в небо поднимается чёрный дым.
Девочка и мальчик поднимаются и, взявшись за руки, идут в направлении города.
Из раскрытых настежь городских ворот валит чёрный дым. Дети входят туда, как в пасть с вырванным языком. Они идут в самую гущу сражения, в гущу крика, плача, скрежета металла. Там, где они проходят, люди падают без сил и пламя гаснет. Оставив за собой тишину, дети покидают город. Они идут дальше.
Сказка заброшенного дома
Большой песчаный кит живёт в бухте возле моего дома. Было время – закидывала буря в его пасть пиратские корабли.
Мачты этих кораблей пустили корни и проросли сосновым лесом на спине кита. И как тряхнёт этот лес порыв ветра, так зазвенит в зелёных парусах: «Йо-хо-хо и бутылка рома!»
Ранняя осень. Ещё сохранилась зелень в жёлто-красной седине листьев. Кокетливо проглядывает сквозь ворсинки мха оранжевая бахрома лисичек.
Намеренно громко шуршу листьями. Здесь полно змей. Самая опасная из них – змея времени – наступишь ей на хвост и канешь в другое время. Её следы здесь повсюду – электрические провода памяти, покрытые травой тропы, по которым ходят лишь призраки. В восточном пригороде Стокгольма часто встречаются покинутые жилища: дома, хутора, подворья или целые деревни, поглощённые лесом.
Чёрные остовы из полусгнивших досок, как забытые суда на причалах в бухтах времени. Еле заметные в траве, каменные квадраты фундаментов усыпаны летом земляникой, осенью – маслятами. Заросшие опушки полыхают пионами, удивляют медовыми плодами статных яблонь.
Там иногда встречается как послесловие оседлой жизни покорёженный вагончик – приют бездомных.
Покинутый господский дом окружал разросшийся малинник. Люди, почему-то обходили его, хотя аллея к дому манила вглубь россыпью земляники летом и блеском коричневых шляпок боровиков осенью.
Не то что бы я польстилась на рассыпанные приманки. Видно, наступила на хвост змеи времени, и она укусила меня.
Я вышла к дому на закате. Продралась сквозь малиновые кусты.
В доме-призраке не было дверей, и крыша над залой провалилась. Сколько ему лет? Двести, а то и больше. Все пространство вокруг увито плющом… Балкон, как капитанский мостик с видом на пруд.
Там, наверное, был медный морской колокол, в который звонили, когда был готов обед, чтобы слышали те, кто удил рыбу в пруду неподалёку Вокруг дома полукруглая стена из булыжников – как крепость, и сложенная из камней пристройка – видимо, винный погреб.
Внутри дома птичьи гнёзда, покрытая густой пылью растрескавшаяся мебель.
Как ни странно, сохранились стёкла в окнах, пожелтевшие кружевные занавески и зеркала в спальне.
Затаив дыхание, поднимаюсь по винтовой лестнице на второй этаж. В пролёте на стене портрет – литография, весь в потёках. Еле различимые черты лица молодой женщины. Чем-то похожа на меня. Из окна кабинета на втором этаже вижу последний луч заката. Осторожно спускаюсь вниз. Страшно скрипят ступеньки. Кажется, лестница вот-вот рухнет, и полечу я прямо в пекло к чертям собачьим.
Ещё раз встречаюсь лицом к лицу с полуистёртым портретом. Твёрдый, немного лукавый взгляд, капризно поджатые губы, причёска и платье семнадцатого века.
Быстро темнело. Прощай, дом-призрак. Я шла по аллее, как будто кто-то смотрел мне в спину, я обернулась – на чёрных, как нефть, волнах времени покачивался остов пиратского корабля…
Смеётся чёрный РоджерВ поднятых парусах.Есть сердце в океане,Есть сердце в облаках.
Ночью шёл дождь, и мне снилась, будто я, бездомная, сплю на драном матрасе в спальне дома-призрака. Совсем рядом раздавалось чьё-то басистое покашливание и детский смех.
Гуляя по старым улицам Стокгольма, я слышала, словно эхо, голос моей фантазии – девчонки-подростка, поющей на французском о Марсе, срезающем маргаритки.