История села Мотовилово. Тетрадь 7 (1925 г.) - Иван Васильевич Шмелев

речки Серёжи, где они удили рыбу, купались и проголодавшись, теперь возвращались в село.

– Ребяты! Помогите мне дрова до дому довезти! – обратился Осип:

– Я вам за это резиновый мяч дам.

Согласившись, ребята упёрлись в воз, и едва стронув колымагу с места, поехали в село. Осип, впрягшийся коренником, упирался во всю мощь. Зернистый пот градом тёк с раскрасневшегося от натуги его лица, подобно первым крупным, дождливым каплям утопая в придорожной выли. Ребята, также старательно подпирая сзади воз, помогали Осипу двигать его ближе к селу, а Панька, накинув на себя, специально прилаженную Осипом лямку, больше всех нагружал свои плечи.

Подъехав с возом к дому, Осип сходил в мазанку, вынес оттуда маленький резиновый мяч, и дрожащими от скупости и натуги, руками отдал его ребятам. Ему, видимо, было жалко расставаться с мячом, поэтому-то и скупо дрожали его руки. Осип вообще обладал непомерной скупостью, но честностью и справедливостью. Такие натруженные руки, как у Осипа, чужого не берут, они склонны к тому, чтобы натружено честно зарабатывать. Получив за свой померный труд мяч, ребята решили разыграть его «на одни руки». Бросив жребий: кому достанется. Мяч достался Саньке – чертовски везёт резвым на язык. Панькин и Ванькин труд пропал почти даром, прежде всего ребята решили сыграть в лапту, но людей для игры, не хватало, они побежали к Трынковым, чтоб пригласить на игру Гришку и Кольку. Но им не до игры, им некогда, они изнывая, от безделья совсем изленившись (их никто не заставлял работать) да они уж и не слушались ни отца, ни мать. Они целыми днями слонялись без дела, дурачились, спорили меж собой, дрались, бегали друг за дружкой по улице. Бросали друг в дружку всем, чем попало под руку, от боли ревели, орали, охали, но никому не жаловались. То Гришка смеялся, а Колька плакал, то наоборот. То Гришка ошарашит Кольку палкой, тот заорёт, а Гришка засмеётся, то Колька врежет в спину камнем Гришке, тот болезненно заохает, а Колька захохочет. И так целыми днями, носятся по улице, друг за дружкой Трынковы ребята, изредка вбегая в избу, откуда разносится на улицу шум, гам, стон, смех и оханье как из бедлама. Отец с матерью на драку сыновей, смотрели хладнокровно, мать даже улыбаясь, замечала:

– А вы, деритесь пуще, от этого только плотнее будете!

А отец, иногда унимая, усмирял их:

– Я вот вас! Бездельники, шарлатаны! В голове-то у вас видно ветер гуляет, а не разумок! – спокойно укорял он своих драчунов.

Видя, что Гришку с Колькой на игру не дозовёшься, ребятишки снова убежали от Трынкова дома и завидя Ваську Демьянова, стали, двое на двое, играть в лапту. Во время игры, Панька заметил на соломенной крыше Семионовой избе, цветущие подсолнечники, высказался:

– Эх, вот бы, слазить сорвать. Наверное, поспели.

– Какое поспели, они только вчера расцвели! – деловито возразил ему Ванька.

В пасху, гулявшие парни, бросили гореть подсолнечниковых зёрен, на гнилую, трухлявую, уземистую, соломенную крышу Семионовой избы. Вскоре упал дождь, семечки проросли, летом зазеленели, а к жнитву зацвели, вот и привлекли к себе Панькин пытующий взор.

Используя глухую пору, Николай Ершов решил съездить в Арзамас с поросятами на базар, благо их его матка-свинья опоросила двенадцать штук. Едя в город, Николай мечтал поросят денежно продать, и намеревался, заодно, на базаре себе штаны, по сходной цене купить, Мужикам, заметившим ветхость его изрядно изношенных штанов, Николай оправдываясь говаривал: «Еще с годик похожу в стареньких. Неважно, что они у меня немножко худоватые, да ничего, только бы срам не вывалился, да не потерять его, а то меня баба в дом не пустит». Не доехав до Ломовки, в дороге Николая разморило, и он в телеге уснул, Благо лошадь его дорогу в город знала. В это время непоседливые поросята, проделав дыру в плетюхе, где они находились, повыпрыгивали и убежали домой, а когда он проснувшись обнаружил поросячью проделку, подумал, что они все порастерялись, безвозвратно пропав. На базаре Николаю пришлось денег перезанять у знакомого мужика, чтобы отчитаться перед своей сварливой бабой, за поросят. Но она его выпытав, конфузно обличила во вранье, показав всех поросят во дворе около свиньи.

Жнитво. Савельевы. Крестьяниновы и Ершов

Прошёл Петров день с ярмаркой в Чернухе, минула сенокосная пора, наступила Казанская. Вот и жнитво. Вечерами, в селе, стало пахнуть преснотой спеющей ржи, доносившийся из поля. Вечером в праздничный день Казанской, бабы, сидя на завалине, обсуждали трудовые дела.

– Мы, с этим сенокосом, всей семьей, так умаялись, что, и сейчас тяжко, – высказалась о трудной поре минувшего сенокоса Любовь Михайловна Савельева. – В деловую пору так: встаёшь с пастушьей трубой, и ложишься с вечерней зарёй, – натружено добавила она.

– А у нас Татьяна еле ходит, – сокрушённо заметила её сноха Анна Крестьянинова.

– Что она у вас? – любопытствуя, спросила её Дарья Федотова.

– Её брюхо забеременело, бедная едва передвигается, а ест помалу, как цыплёнок, – с подробностями объяснила бабам Анна.

– А у нас корова опять с быком ломается. Видно в прошлый раз не обошлась, – озабоченно проговорила Дарья.

– А у нас корова-то больно домовая. Каждый день без встречанья сама домой ходит. Она у нас доморощенная. – с похвалой отозвалась о своей корове Анна.

– Вы как завтра с жнитвом-то? – спросила Анна у Любови.

– Рожь поспела, надо начинать. Я сама-то, пожалуй, дома останусь, у меня ведь вот он, грудной Никишенька-то. Вместо меня, в поле поедет, матушка – свекровь, – пояснила Любовь Михайловна. – Пораньше, завтра, поедут, а обед-то им Ванька в поле отнесёт. У нас вблизи колодезя широченный загон в девять сажен, с него и начнём.

На другой день, спозаранку, семья Савельевых выехала в поле начинать жнитво. В телеге сидели: сам Василий Ефимович, рядом с ним Минька с Санькой, а на другой стороне бабушка Евлинья с Манькой. Выкормленный за ночь Серый, бойко шагал по заросшей буйной травой дороге. Он вдыхая едкий, пресный запах поспевшей ржи изредка всхрапывая, раздувал розовые ноздри, выркал.

В задке телеги, тупо постукивал, укрытый мокрой, с росой накошенной викой, бочёнок с квасом. Звонко перезванивались уложенные на вике, вызубренные серпы.

– Вот он наш загон-то! – оповещая своих жнецов провозгласил Василий, молодцевато, спрыгивая с телеги.

– Ну как, поспела ли? – спросила его старуха-мать.

– Вот гляди! – растирая на ладони тучный колос, с довольной улыбкой, горделиво сказал Василий.

– Откуда начнём? С того ой с этого конца? – советливо обратилась Евлинья к сыну.

– Откуда ветерок оттудова и начнём! – отозвался Василий.

Василий выпрягши лошадь, пустил серого на припрудовую траву, привязав его на верёвке к колу. Серый, с жадностью припал к сочной, пахучей траве.

По заведённому обычаю, жнецы заняв свои места: мужик-хозяин, у правой межи, около его Минька с Санькой, бабушка же, заняла бабью левую межу, рядом