Теплая тварь. Эротика. Теория соблазна - Ноэми Норд

Сзади подло ухнула и тяжело ударила по моему плечу булава Опарыша.

– Получи, сука! – смачно прорычал он. – Искалечила батяню – жизни лишу!

Я отпрянула в сторону, резанула по крадущейся тени клинком и скользкой тенью приземлилась напротив Риднарока. Парень этого не ожидал. Оторопел и даже рот открыл от изумления.

Я зашипела, как научила Лисья Улыбка, пальцы ног глубоко утонули в песке.

Три самца, расставив широко руки, медленно приближались ко мне.

.«Ты великолепна! Как молодая тигрица, никогда себя не подведешь», – вспомнились слова наставницы.

Я зачерпнула ногой песок. Раскаленный веер из острых песчинок резанул по сальным глазам.

Мои недруги отступили, прочищая зрачки, рыча и ругаясь.

Лисья Улыбка говорила, что, прежде всего, нужно напугать и сдвинуть неприятеля с устойчивой позиции.

«Закричи, пусть взгляд противника потеряет тебя, сделай так, чтобы его разум померк. Порази, удиви – и тут же удави!»

«Убей, смерть им! После контакта самцы тебе не будут нужны», – я постоянно слышала это от мудрейших.

Нам не нужны мужчины, они всего лишь устройство для сбора пыльцы. Самое спелое – осеннее семя. Проблема в том, что оно должно быть не от мерзкого раба, смерда или труса болот. Мы охотимся только на избранных воинов, бесстрашных и неумолимых, признающих в этой жизни лишь риск и пот победы.

Вот почему я встретилась с викингами. Они в в этих краях самые злые и неустрашимые. Они приплывают разбойничать на больших кораблях. Их страшатся и галлы, и орки. Кроме этих трех викингов подходящих воинов не нашлось.

Я долго охотилась на них. Хотя им кажется, что это они меня захватили в плен. Пусть кажется. Моя охота состоялась.

Природа наказала самцов, приговорив быть всего лишь сосудами хранящими плазму жизни. Излив ее в нас, они превращаются в разбитые глиняные осколки.

«Топчите их, девочки, после совокупления, разите головы! После мгновенной услады самцы должны в муках покинуть наш мир».

Почему в муках?

Только страдание способно передать энергию от одного существа другому. Нам, женщинам, завещано природой стонать и корчиться от родовых мук, зато наши дети, познав страдание, рождаются разумными, а не бессловесными тварями; испытанный стресс заставляет разум развиваться интенсивнее.

Топот погони, музыка предсмертных воплей, звон мечей и пение стрел – вот что должно сопровождать зарождение новой жизни. Поэтому наши девочки умеют крепко держать оружие в руках.

Помню, как мне, еще младенцу, праматери вложили в крохотные ручонки рукоять боевого меча. Сердце навсегда запомнило его холод и силу.

Ринадрок уже был так близко, что я могла бы одним движением клинка снести ему голову с плеч. Я крикнула:

– И-у-и-и-и-у!

Это могло означать лишь одно: «Ты – труп!»

Он не шелохнулся, окаменел.

Я взглянула в глаза презренного мужчины и заметила в них отблески… восхищения. Светло-серые глаза, не отрываясь, наблюдали за приближением своей смерти.

Он любовался волнами легких моих волос, плавными изгибами тела.

Да, я прекрасна, как сама смерть! В этом он был прав.

– Сдавайся, – крикнула я на своем неслышном языке. – Ты умрешь!

Слабак явно не подходил на роль подходящего самца. Стоял, как осел, и хлопал глазами.

– Сдавайся! – повторила я, приставив к его груди кончик меча.

Он… улыбнулся?

Я вдавила острие между его ребер, но не сильно, лишь поцарапав.

Он все так же с восторгом рассматривал меня.

Нет, он не был трусом. Но, может быть – умалишенным?

Или перепил конопляной браги?

Неужели мне достался безмозглый слизняк, и бору предков не повезло?

Я застонала, осознав неудачу.

Моя первая охота сорвалась. Мне досталвся не воин, а ребенок. Возможно, я по ошибке прикончила самого храброго из добычи. Бородач и Опарыш казались более мужественными в бою.

Может быть, стоит мужчин выбирать по ширине плеч и крутизне мышц на груди?

Или по растительности на лице и длине рук?

Чем длиннее конечности, тем проще махать боевым топором, а дуга захвата шире.

Я опустила свой меч. Риднарок сделал шаг ко мне.

Я оглянулась.

Рядом никого, Бородач исчез, из-за кустов доносилось предсмертные стоны Опарыша. Жаль, что мой клинок уже вспорол его брюхо. Вот кто мог бы мне пригодиться!

Он был при последнем издыхании, но мужественно сдерживал вопли, так как по понятиям викингов, умирающие не вправе мучить стонами живых.

Риднарок остался последним из поверженных слабаков. Мое звериное чутье почему-то выделило его среди более зрелых и воинственных на вид. Мы обязаны доверять голосу природы, она знает больше нас, и только ее зову мы покорны.

Бросила меч. Клинок вошел в песок и закачался.

Я с презрением посмотрела на Риднарока. Его длинные волосы приклеились к щеке. Лоб и плечи были залиты свежей кровью. Но это была не его кровь, а из порезанной руки Бородача. Этой же омерзительной жижей была измазана вытоптанная арена среди зарослей можжевельника.

Не глядя на Риднарока, я легла в песок, отгребая от тела мокрые комья земли.

«Жду. Приступай, мужчина. Но знай, что моя покорность – всего лишь долг», – хотелось ему сказать.

Жаль, что не умела говорить.

Дриады не знают человеческого языка, потому что он разобщен и постоянно изменяется не только во времени, но и в пространстве. Языки человека мертворожденные. Мы признаем только мысль, ее мгновенное распространение в веках и вселенной. Люди и мы навсегда останемся врагами.

Риднарок уже понял, что от него ждут. Он встал надо мной, отстегивая кушак и сбрасывая ножны. Сквозь шкуру волка мелькнули волосатые колени и пах, заросший рыжим мхом.

Самец лег на меня, тяжело впечатав тело в песок, провел по бедрам неумелой рукой, издавая при этом какой-то лошадиный храп.

– Ну, давай, давай! – шептала я на своем языке. – Сделай это! И умри.

Сердце бешено колотилось.

Самец не слышал слов, поэтому действовал неуверенно, промазал с первой попытки, но со второй все же всадил в меня свою сухую шершавую тычинку. Она перемещалась во мне вместе с приклеенным песком, не вызывая никаких чувств.

К счастью, поспешные движения нижней части туловища вскоре прекратились, и Риднарок, скоротечно излив семя, закатил в изнеможении глаза. Моя плоть почувствовала, как стремительно уменьшается в размерах то, что оплодотворило меня.

«Это все?» – удивилась я, как вдруг мои бедра снова кто-то рывком распахнул.

На меня сверху повалился Бородач. Он оскалился, рыгнув в лицо ароматом сосновой жвачки и пива.

– Я замучаю тебя насмерть, крошка, – он скорчил свирепую гримасу и зарычал. – Смотри, что ты со мной сделала, – он показал разлапистую ладонь.

На ней не хватало трех пальцев. Он успел их прижечь золой костра, и от обрубков воняло жареным мясом.

– Смотри, смотри! – орал он, тыча культю в мое лицо.

Я отвернулась. «Пусть победит сильнейший, " – так всегда завершала поединок Лисья Улыбка.

Чресла Бородача повергли мою плоть в ужас. Он тряс мое тело, выворачивал, пихал коленом в грудь и пах, выжимал, как мокрую тряпку, словно мои стоны отвлекали его от страданий.

– По твоей милости я больше никогда не смогу сжимать меч, но и ты кое-что не сможешь! – рычал он.

«Тупой, бесславный трус! – хотелось ему сказать. – Ты приговорен. Ты не воин. И не воин вдвойне, потому что, струсив, предпочел ранение достойной смерти. Ты прикрылся от меча рукой, и женщина отняла у тебя не только пальцы, но и честь».

Он долго не кончал, наконец, ликующий стон пронзил округу. Бородач встал и, сунув мне в лицо изувеченный кулак, прохрипел:

– Я порвал тебя, тварь, будешь, помнить всю жизнь!

Я усмехнулась и подумала: «Праматери перехитрят твою месть, на мне даже царапинки не останется».

Я встала. По внутренней поверхности бедер текла кровь. Земля под ногами колыхалась, как море.

Я уже дотянулась до своего меча, чтобы исполнить вторую половину миссии.

– Стой, змея, забыла, что нас было трое? – Бородач снова меня завалил.

Пока он держал за плечи, на меня взгромоздился Опарыш. Одной рукой он пытался затолкать свои вывалившиеся кишки обратно в живот, но они вздулись, выпирая из нутра.

И все же он, уже почти выпотрошенный, исполнил миссию самца. Извергнутый наружу кишечник не обуздал голода чресл.

Умирающий не стонал, лишь скрипел зубами, закатывая глаза под лоб.

Страдание?

Страх смерти?

Зеленый яд тонкой струйкой заполнил дыхание умирающего, ударил в виски, заставил посмотреть в его глаза.

Это был его последний раз.

Я содрогалась в волнах долгой агонии умирающего животного, по телу ползли струи крови и желчи; липкие и горячие, они толчками вытекали из раны и обжигали.

Меня поразило презрение викинга к смерти, и я отдалась ему.

Погрузилась в забытье, в жар последнего экстаза умирающего воина.