Тропой памяти - Людмила Евгеньевна Пельгасова

— Ты! А ну встать! — широкоплечая фигура Радбуга возникла у сидящего за спиной, и тот поспешно вскочил, опасаясь вспышки гнева.

— Во… — удовлетворенно хохотнул бывший пограничный страж, оценив скорость реакции. И, зевнув, добавил: — Буди давай остальных, сопля. Идти до хрена еще.

— Йах… — кивнул парень, изо всех сил сдерживаясь, чтоб не броситься с кулаками на обнаглевшего Десятого Назгула. Совладать с собой удалось, сил хватило даже на то, чтобы примирительным тоном поинтересоваться: — Радбуг, а чего ж «далеко»-то? Кажись, по времени уже вот-вот на месте будем, лиг десять точно отмахали…

— Заткнись! — самодовольно ухмыльнулся Радбуг, уперев кулаки в бока. — Нам с Горбагом виднее, «далеко» или нет. А будешь возникать — пасть порву, понял?

— Йах… — дозорный почувствовал, что, несмотря на все усилия, верхняя губа неудержимо ползет вверх, обнажая клыки, а рука уже скользит вдоль ремня в поисках ятагана. Похоже, Десятый Назгул заметил это, но виду не подал и расслабленной походкой двинулся прочь, демонстративно положив ладонь на эфес. «Перед Горбагом выеживается» — с ненавистью подумал дозорный, глядя вослед, сплюнул под ноги и пошел будить товарищей. Более неблагодарного занятия себе и представить трудно, но буде вдруг появятся тарки, лучше встречать их в бодрствующем состоянии, да и прав Радбуг — пора.

Хмурые и невыспавшиеся, бойцы один за другим разлепляли глаза под нарт’харумами, вставали, отряхивали служившие постелью плащи. Вид их сейчас был способен распугать в округе не только тарков, но и зверье в придачу, и даже дневной страж чувствовал себя несколько неуютно.

— Ну че, Гутхак? Как дежурство? Ежи не сожрали? — отчаянно зевая, поинтересовался Рагхат у дозорного, пока тот расталкивал остальных. У него спросонья еще оставались крохи оптимистического отношения к жизни.

Получив в ответ выразительную гримасу, он внимательно-лениво смерил взглядом торчащего посреди поляны Десятого Назгула и понимающе вздохнул. Радость встречи вечера новой ночи таяла на глазах.

Тем временем, Гутхак поднял с земли аккуратно свернутый лархан и недоуменно уставился на него. Пару мгновений он добросовестно созерцал толстую черную кожу плаща и выглядывающий из-под нее красный подклад, после чего, упав духом, перевел взгляд на бойцов. Один…два…четыре…восемь. Колчан, прислоненный к вещмешку…А-а…

— Хэй… — позвал он как можно тише. — Этот где? — и он нерешительно продемонстрировал черно-красный плащ лучника.

Стараясь ступать как можно тише, маленький степняк шел через лес. В принципе, отходить так далеко от лагеря смысла не имело, просто Ранхур справедливо рассудил: чем меньше следов группа оставит на тропе, тем совершеннее конспирация. На самом же деле, причиной прогулки являлись не только свойственные всем живым существам низменные потребности, да и секретность маршрута не слишком заботила стрелка — просто надо же было на всякий случай выдумать правдоподобные объяснения собственного отсутствия. Выросший в пустыне Ранхур обладал редким, чуть ли не врожденным умением чувствовать направление, ориентируясь даже в незнакомой местности. Из слов моргульского полутысячника парень сделал вывод, что цель их отряда — это, придерживаясь юго-западного направления, пересечь Итилиэнский лес и выйти на берег Великой реки. Не умеющему пользоваться компасом и читать карт степняку эти названия не говорили ровным счетом ничего, по его географическим представлениям выходило, что далеко на западе земля омывается морем, а место, где много воды — это уж точно конец света. Но вот что странно: даже с таким скудным багажом знаний об окружающем мире Ранхур шестым чувством ощущал, что направление, в котором движется отряд, совершенно перестало совпадать с первоначальным, об этом вторые сутки подряд кричали все инстинкты. В чем же дело? Не хватало еще только радости заблудиться во вражеском лесу, где за каждым деревом таится гибельная опасность! Продираясь сквозь кусты, он с горечью думал о том, насколько проще все было в родном стойбище и его окрестностях, там, где непроницаемо-черное ночное небо, опрокинутой плошкой накрывшее Горгорот, тысячей бессонных сияющих глаз подмигивает заплутавшему путнику. Небо никогда не лжет, и тот, кто умеет читать эти знаки, всегда найдет дорогу. Но здесь — не Мордор, а чужая земля, и густые лесные своды надежно скрывают звезды. Впрочем, если найти дерево повыше…хм.

Время, выбранное степняком для прогулки, было крайне рискованным: успеть бы вернуться в лагерь до подъема, ибо исчезновение единственного в отряде стрелка не останется незамеченным. Но вот беда: в часы дневного отдыха звезд на небе не видно, а ночью снова будет не до того. Остается только одно: вечером, когда огромный огненный шар дневного светила опускается за дальние горы, на меркнущем небосводе зажигаются первые робко мерцающие точки. И Ранхур решил рискнуть, благо, что подходящей высоты дерево обнаружилось в сотне шагов от лагеря. Названия его маленький степняк, разумеется, не знал, да и о том, как именно следует лазать по деревьям, представление имел самое приблизительное: в Мордоре растительности почти нет, а та, что есть, выше двух локтей не вырастает. Помехой тому — постоянный ветер, нехватка влаги и плодородной почвы. Выручило то, что в ранней юности, еще до войны, парню не раз приходилось карабкаться по горным склонам, высматривая отбившегося от стада нхара. Решив, что сам принцип верен, Ранхур скинул сапоги и, цепляясь за сучья и неровности древесной коры, начал взбираться по стволу. Тут-то ему и пришлось впервые по достоинству оценить пользу когтей, которыми мать-природа одарила ночной народ. Не слишком ценное в камнях, сие приспособление как нельзя лучше пригодилось в лесу: когда ветка оказывалась чересчур высоко, то, чтобы достать, довольно было всего лишь подтянуться на пальцах.

Ладони стали липкими от густой, похожей на горный мед, желтоватой клейкой массы, потеки которой покрывали кору дерева. Запах неизвестного вещества оказался резким, но приятным. Он напоминал о сложном переплетении ароматов сушеных трав, что висят под потолком пещеры матери рода. Кажется, там тоже пахло чем-то подобным, а еще…дымом очага… домом… пустыней и солью… свободой. Лууг’ай-нурт… Даже вонь Огнедышащей горы казалась теперь родной и знакомой… «Все, хватит!» — одернул он сам себя. «Только тоски по дому сейчас не хватало. Если так дело пойдет, ты еще и Халгун вспомнишь…» И, исхитрившись повиснуть на одной руке, парень сердито надвинул нарт’харуму совсем низко, так, чтобы ткань закрыла еще и нос. Что толку тревожить себя понапрасну? И дело даже не в том, что Халгун за десятки лиг отсюда…просто все это — бред. Он, Ранхур, однажды вернется прямо к Празднику Ветра, где мужчины племени вновь будут биться за право назвать своей чернокосую красавицу-орчиху… а его — в силу тщедушного телосложения — опять не допустят