Садовник Любви - Рэй Олдридж

— Мило, — сказал Тэфилис. — Отличный выбор, брат. В самом деле, мне не терпится узнать, что там дальше — а ты знаешь, как я пресыщен. Но у тебя будут проблемы с авторским правом. Попомни моё слово, Ондайн засудит нас.

Мэмфис отстранился от голоса брата, физически вызывающего у него ноющую боль, и сконцентрировался на работе.

Галерея представляла собой круглую комнату, метров десяти в диаметре. По стене располагалось сокровище, достойное императора — примерно тридцать бесценных полотен работы Ондайн.

Художница подвела Эрриэнжел к портрету напротив входа. За вычурной рамкой холополя невесело хмурился мужчина с пристальным взглядом.

— Узнаёшь его?

— Нет. Кто это?

Ондайн вздохнула.

— Номан Освободитель. Мёртв уже шесть сотен лет, по слухам. Я не особо верю им.

Эрриэнжел изучила портрет. Номану принадлежало суровое, замкнутое лицо, с множеством шрамов, в морщинах от возраста, но сохранившее ауру силы и непреклонной целеустремленности. Он изображался по пояс, в чёрной форме без знаков отличия. Позади него искусными волнами шли арочные окна со сценами из его жизни. На некоторых из них происходили сражение: в космическом пространстве, во влажных черных джунглях, в изумрудном море на античных кораблях. Одна арка показывала, вероятно, детство Номана: по мрачной улице какого-то войграда катил отливающий металлом бронетранспортер, из щели бойницы выглядывал ребёнок с широко раскрытыми глазами. На других были и многотысячный парад, и холодная безжизненная пустыня, по которой брел пошатывающийся человечек, и усеянная кратерами поверхность какой-то лишенной атмосферы луны. В самом верхнем окне, сквозь буйные заросли огромных кристаллических растений пробирались крохотные Номаны, убивая друг друга в истерии насилия.

Художница коснулась переключателя внизу портрета, и Номан ожил, его глаза заметались между Ондайн и Эрриэнжел. Миниатюры позади него закишели в грозном движении, в глубине холополя расцвели мельчайшие брызги крови.

Номан остановил свой неожиданно страшный взгляд на Эрриэнжел, и ей спёрло дыхание. В черных, внимательных глазах портрета она разглядела холодное, тихое бешенство; что-то за гранью человеческого.

— Поговори с ним, — сказала Ондайн неожиданно настоятельно. — Он был, по-своему, выдающейся личностью, хотя так и не заплатил мне.

Эрриэнжел замялась. Она никак не могла придумать вопрос, который не опозорил бы её перед Ондайн. Наконец, ей пришла на ум одна уловка:

— Вам нравится ваш портрет?

Горько очерченный рот слегка дёрнулся в почти улыбке, затем в его страшных глазах промелькнул ряд сбивающих с толку выражений: отчаяние, печаль, ужас. Он яростно затряс головой, и его тёмные волосы разметались блестящим потоком, замедленным, как под водой, на заднем плане портрета.

— Нравится, — проскрипел Номан тонким голосом. — Нравится?

Он раскрыл рот, гораздо шире, чем смог бы немодифицированный человек — так, что его лицо, за исключением глаз, казалось, исчезло позади этого разинутого зёва — и закричал.

Звук мгновенно заполнил пространство и ударил по Эрриэнжел, физически подвинув её назад. Это был самый отвратительный звук, который она когда-либо слышала: дистиллированная мерзость, с силой буравящая уши грязными пальцами, раздирающая её рассудок в клочья.

Ондайн стукнула по переключателю, и холополе успокоилось. Эрриэнжел замерла, не в силах видеть застывшее, перекошенное лицо. Художница успокаивающе обняла её.

— Было так плохо?

Её рука, там, где она касалась Эрриэнжел, была неестественно гладкой и плотной; на ощупь её кожа казалась тёплым мрамором, отполированным до блеска.

Эрриэнжел затрепетала, приятно смущённая:

— Нет, ничего.

Ондайн выпустила её, и, отойдя в сторону, остановилась перед другим портретом.

— В Номане укрылся великий безумец. Наверно, с моей стороны было сурово показывать его тебе. Его судьба была трудной и полной разочарований — бесконечное освобождение рабов. Еще ему сильно осложнила жизнь его катастрофическая известность. Не бери в голову; вот более приятный сумасшедший… и стильный, к тому же.

Этот портрет также изображал очень старого человека. Но если года Номана угадывались по его безразличию, то древность этого персонажа подавалась триумфально, как знак успеха; словно он жил со времён столь давних, что само достижение им такого огромного возраста стало подвигом. Сеть морщинок покрывала каждый квадратный сантиметр его кожи; увядший и сухой ландшафт, на котором господствующее положение занимали большие пурпурные глаза, сверкавшие потусторонней энергией. Странно, казалось, время не коснулось его широкого, сочно-красного рта. Картина дышала динамикой: развевался плащ из зелёного камнешёлка, огромные узловатые руки вцепились в нижнюю часть холополя, словно старик мог в любой момент выскочить в реальный мир. Позади него нитками самоцветов сплелись сотни крошечных окошек, показывая в каждом свою мини-сцену. Прежде чем Эрриэнжел склонилась достаточно близко, чтобы разглядеть, какие события в них показывались, Ондайн щёлкнула по тумблеру. Старик стремительно нагнулся, резко придвинув свое лицо к лицу девушки, на его несоответственно молодых губах заиграла диковатая усмешка.

— Ха! — воскликнул он радостно. — Что это, моя прекрасная Ондайн? Неужто новый клиент для ножа Лудильщика Плоти? А?

Эрриэнжел отпрянула, хотя холодный, сильный голос Лудильщика Плоти и не нёс в себе никакой угрозы.

Ондайн улыбнулась и отрицательно покачала головой:

— Нет, думаю, в данный момент её внешность вполне её устраивает.

Объёмное изображение старика вернулось в видимые границы холополя и приняло презрительную позу.

— Как вульгарно, — сказал он.

Ондайн выключила его и перешла к портрету механоида, похожего на одного из чёрных лордов мира Джа. Его деяния показывалась в угловатых разрядах молнии: зигзагообразные окна заполняли примитивно нарисованные фигурки людей и животных, которые казались персонажами какого-то мифического сказания.

На следующем изображалась одна из короткоживущих Снега, гуманоид с вытянутым телом и неровными фасетами больших глаз. За ней радостно скалился безгубым ртом мутировавший человеческий ребёнок, покрытый плотной чешуёй поблескивающего хитина.

Ондайн больше не вызывала свои портреты к жизни. Она медленно двигалась по окружности галереи, по-видимому, забыв об Эрриэнжел, которая неуверенно следовала за ней, смущенная и заинтригованная.

— Тебе придётся остаться здесь на месяц или два, — сказала Ондайн. — Я требую по крайней мере этого от своих моделей.