Лекции по искусству профессора Паолы Волковой. Книга 3 - Паола Волкова

Нет, не закончить, а остановиться. Мы не закончили. Мы сколько угодно можем говорить о мифологии – она все та же – о сюжетах. Они все те же. Мы просто с вами не в состоянии все это осмыслить: а зачем это было?

Вся эллинская культура Олимпиад, вся эллинская философская художественная метафизика стремления к модулю, через который они выходят в совершенное творение человека – это все примеры. Убей в себе хтоническое чудовище. Убей в себе Химеру. Мы же не случайно всем этим в XX веке занимаемся. Фрейд этим занимался? Да или нет? Ницше этим занимался? Ну что вы! А, оказывается, что это обыкновенное кошачье «Мяу!» Бродского, а мы ни с места! За все это время. А пафос и был в этом воззвании. Убей в себе зверя, убей в себе животное!

Они делали поразительные усилия для всего этого. А поразительные усилия – это культура какого-то удивительного духовного усилия, которое стало абсолютной мировой эстетикой. Но это было духовное усилие, колоссальное напряжение и его долго выдержать было просто невозможно. Все сводилось именно к тому, что через эти примеры ты должен был стать, в какой-то момент – и без разницы: на Пиру ты или на Олимпиаде – ЭТИМ САМЫМ! Воплотиться в ЭТО! Эллада – это остановка времени. И это остановившееся время – божественно, потому что, только тогда, когда время останавливается, когда вы выключаетесь из времени – вы подобны богам и соединяетесь с божественным Абсолютом времени. Скажите, вы понимаете то, о чем я говорю или нет? Только честно. Или я мелю, а вы потом скажите: «Вот, тетка, пришла, говорит что-то…»

голос из зала: Расскажите более подробно, что вы имеете ввиду, когда говорите об «остановке времени».

Волкова: Я имею ввиду вырезку из времени. Когда бьют часы в Новый год? В 12 часов. А что это за время? Одно закончилось, другое еще не началось. А, можно, я скажу так: Старый год уже закончился, а Новый не начался. А почему?

голоса из зала.

Волкова: Нет. А почему? Это и есть остановка времени. Это и есть метафорика, так же, как и Олимпиада. Это и есть остановка времени. Священное перемирие заключается? История выключается? Все выключается и начинается абсолютное время Олимпиады. Как написал отец Павел Флоренский: «Пир, Олимпиада – это вырезка». Это его слова «вырезка из времени». Выпадение из времени. Приходят они на Пир – бедные, несчастные. Господи, ему бы на базаре козу продать, а он на Пир должен идти. И, тут, начинается мистерия ритуала! Его моют, его умащивают, он одевает венок, торжественный гиматий. Он возлежит.

Вы знаете, как назывался обыкновенный греческий дом? Триклиниум. Потому что для Пира ложе ставилось в форме клина. Одно клине-ложе, потом еще одно и получалась буква «П». Вот это триклиниум. Вот триклиниум и означает Пир. Пир – это пять-семь человек. Только на спартанском Пиру было пятнадцать человек, когда собиралась спартанская фаланга. И они совершенно гениально описывают эти спартанские Пиры и Пиры отеческие. Не государственные, а философские. И они должны были, все время, тренироваться для этого. Олимпиады. И, когда был Кивиат – этот страшный тип, которому в Греции прощали то, что никому, никогда в жизни не прощалось. Необыкновенный красавец. Сумасшедшей красоты. Просто чистый Бог, любимый ученик Сократа – философ, воин, чудовищный сукин сын, предатель, по существу. Он предал всех – Сократа, свои Афины, ну, просто, что-то невероятное. И, конечно, его любили еще больше, потому что он был такой прекрасный мерзавец. И, когда он, в очередной раз, всех предал и бежал в Лаконию, к спартанцам, а биографы замечательно описывают эту вещь, то спартанцы сразу пригласили его на Пир. На фалангу, где не три, пять или семь человек, что, по мнению Канта, являлось идеальным количеством для пирующих или идеальным количество для диалога, а пятнадцать и еще тамада – ведущий Пира. Говорят, что спартанцы были очень строгие. Ничего подобного! Они надевали праздничные туники – и это спартанские мужчины, жившие в такой олигархической, военной, аристократической республике. У них же не было демократии – у них была военно-аристократическая олигархия. Красили себе лица, завивали волосы, подкрашивались, подводились и возлежали. И Алкивиад, и без того безумной красоты, и тот подмазался. И, когда он появился на Пиру и улегся – те, прямо рты поразевали. А, как я вам говорила – все греки пили гадость. Почему? Потому что они не умели хранить вина. Они ничего не умели. Оно у них быстро скисало, в этих самых штуках, даже, если они его в подпол клали. Это вам не египтяне, которые имели холодильники. Когда открывают гробницы и видят эти холодильники, все ахают. Вот эти фаянсовые холодильники, из которых вакуумом выкачивали воздух, заливали воском и – пожалуйста: тысячу лет лежи или десятки тысяч лет. Открыл, поел, закрыл. Как хорошо, да? Я же вам говорила, они были идеальные мастера консервной промышленности. А греки ничего не умели. Ели кое-как, когда угодно, как угодно. Хочешь поесть – поешь, не хочешь – нет. На Пиру, ведь, не едят. Кто приходит на Пир есть, объясните мне? Кто? Разве это место, где едят? Это место, где разговаривают. Это место, где говорят о главном. Это тренировочный зал, где тренируют мозги и души. Так они же боялись этих пиров пуще всего. Они должны были мобилизоваться, потому что нельзя отказаться принять участие в обсуждении «в какую Олимпиаду, кто, за сколько минут добежал»? Он должен все помнить, да еще Гомера процитировать. Это, как минимум. А то и свои стишки сочинить тут же, по ходу дела. Никто же не знает, что ему будет предложено.

Конец ознакомительного фрагмента.