Случай Растиньяка - Наталья Миронова

Алик понял ее буквально и пришел в бешенство. Он никогда раньше не поднимал на нее руку, а тут кинулся к ней, больно схватил за подбородок.

–  Ты на что намекаешь? Ты что, не от меня родила? С кем крутила, говори!

Катя с силой оттолкнула его. На подбородке остались синяки.

–  Только попробуй сделать так еще раз, и я точно уйду из дома. И Саньку заберу. Вернее, ты уйдешь: не забывай, это моя квартира. Ты тут даже не прописан.

Алик остался прописан в квартире своих родителей с тем расчетом, чтобы она ему досталась после их смерти. Его отец умер за год до того, как Катя отказала от дома Мэлору Криворучко. Мать Алика тоже как-то рано постарела, одряхлела, у нее уже был один инсульт, правда, легкий, ишемический, но Катя с ужасом ждала дальнейшего развития событий.

–  А если тебе не ясно, от кого я родила, – продолжала Катя, – посмотрись в зеркало. Жаль, но Санька похож на тебя.

Санька уже догонял ростом отца, правда, пока еще был тонок, как тростинка. Но и лицом, и телосложением он действительно был похож на Алика.

–  А чего ж ты тогда трындела про чужих детей? – проворчал Алик.

–  Не смей так говорить в моем доме, – одернула его Катя. – Санька все за тобой повторяет. Ты им совершенно не занимаешься, вот я и сказала. Ты его только балуешь… когда время есть. А я думаю, что с ним дальше будет. Где он будет учиться. Куда пойдет работать.

–  Да ну, делов-то куча, – презрительно скривился Алик. – Пристроим в финансовую академию, у меня там кореш есть. А потом пойдет работать ко мне в фирму.

–  Которую ты чуть не потерял, – напомнила Катя. – Разберись пока с делами. А мне карьера в твоей фирме вовсе не кажется такой уж завидной.

–  Мой сын хоть не малюет лютики-цветочки, – бросил Алик ей вслед.

Ему очень хотелось, чтобы последнее слово осталось за ним.

На какое-то время Алик словно затаился. Его не было видно и слышно, он действительно приводил в порядок дела фирмы. Катя вздохнула с облегчением. Все это время семья жила исключительно на ее заработки, но Катю такое положение устраивало: лишь бы поменьше сталкиваться с опостылевшим мужем. Как потом оказалось, она совершила большую ошибку, но человек своего будущего знать не может.

Она опять начала усиленно заниматься живописью, только картины теперь хранила не дома, а у мамы и у задушевной подруги Этери, открывшей уже две галереи. Этери была в восторге от ее работ, а вот сама Катя сильно в них сомневалась. Она тяжело переживала, что не пошла в свое время на факультет живописи. Конечно, это было бы непрактично. Пойди она на живопись, была бы сейчас безработной. Этери вот пошла и стала всего-навсего галеристкой, чужие картины выставляет. Но у Кати не было таких возможностей. Кстати, Этери, окончив институт, совершенно забросила кисти. А Кате оставалось утешаться только словами своего любимого учителя, народного художника СССР Сандро Элиавы, деда Этери.

–  Катенька, – говорил он ей, – у вас есть способности. Пишите себе на здоровье, пишите, как видится, пишите, как пишется. Но я вас заклинаю: никогда не учитесь живописи. Будете учиться – начнете писать, как десять тысяч других художников. В вас есть искра божья, берегите ее.

–  Вам легко говорить, Александр Георгиевич, а как же вы сами? Вы же учились! Вы учились в Париже!

–  В Париже я больше учился в уличных кафе, на бульварах, в картинных галереях, в Опере, чем в Ecole des Beaux-Arts [1]. Во всяком случае, большего достиг. Зачем вам приемы, которые до вас разучивали веками? Перспективой вы владеете, рисунком тоже, что еще нужно?

–  Колорит, – отвечала Катя.

–  Чепуха, – отмахивался Сандро Элиава, хотя сам был великолепным колористом. – Знаете, что говорил Тинторетто? «Краски можно купить на Риальто, а вот искусство рисования достигается лишь упорной работой».

Александр Георгиевич всегда говорил так, словно со всеми великими мастерами был знаком лично. И глядя на него, в это можно было поверить.

–  У Тинторетто был девиз: «Рисунок Микеланджело, колорит Тициана», – возражала Катя.

–  А вы тоже жаждете и того и другого? – с ласковой насмешкой спрашивал Александр Георгиевич. – Даже самому Тинторетто не удалось это совместить…

–  А Рубенсу удалось, – упрямо стояла на своем Катя.

–  В вашем возрасте, Катенька, немодно восхищаться Рубенсом, – походя заметил Сандро Элиава. – На кой ляд они вам сдались, эти толстые тетки с базедовой болезнью? Ах да, колорит… Ладно, я с вами позанимаюсь немного.

Сандро Элиава занимался с ней колоритом, хотя она была с другого факультета, занимался частным образом и денег не брал, а она бы и заикнуться не посмела. Но в конце неизменно повторял свою любимую присказку: «Никогда ничему не учитесь. Будьте собой». Иногда он к этому прибавлял: «Не обращайте внимания на разных шавок».

Катя знала, что он имеет в виду. Сандро Элиаве в свое время крепко досталось от «разных шавок». Так крепко, что после Парижа, откуда он вернулся в СССР с приходом немцев, Сандро пошел на войну, в 1942-м получил тяжелое боевое ранение, потом служил переводчиком в авиаполку «Нормандия-Неман», работал в том же качестве на Нюрнбергском процессе, а в 1948 году угодил на Колыму.

–  В отношении меня, – говаривал он, – советская власть совершила две роковые ошибки. Сначала, когда я был идейным и убежденным ее приверженцем, она меня посадила. А потом, сделав меня своим заклятым врагом, выпустила.

На Колыме Сандро Элиава просидел до 1954 года и оставил там чуть ли не семьдесят процентов зрения. Тундра сожгла ему глаза.

–  Лучше б оглох, косил бы под Гойю, – мрачно шутил Александр Георгиевич. – В крайнем случае под Бетховена.

«Шавки» травили его и после освобождения, а умер он девяностовосьмилетним стариком в тот самый год, когда Катя окончила институт. Умер увенчанный славой, осыпанный всеми мыслимыми и немыслимыми наградами, к которым относился совершенно спокойно. До конца своих дней Сандро Элиава ценил и искал в людях только одно: талант, или, как он сам любил говорить, «искру божью».

У Сандро Элиавы был сын Авессалом, тоже ставший известным художником, но он, по словам отца, писал «официоз и заказуху». Отец и сын поссорились окончательно в 1962 году на разгромленной Хрущевым выставке «Новая реальность» в Манеже, которую остряки окрестили «кровоизлиянием в МОСХ» [2]. Именитый Сандро Элиава тогда пытался заступиться за опальных художников, за что получил свою порцию высочайших матюгов, а его сын поддержал позицию начальства. Даже обиделся и кричал на отца, что тот его «подставляет».

С тех пор отец и сын не встречались и не разговаривали, хотя Авессалом не раз потом делал попытки к примирению. Зато Сандро полюбил свою внучку Этери. Умирая, он все свое состояние, в том числе и картины, стоившие миллионы, завещал ей.