Погребенный светильник - Стефан Цвейг

— Уведи меня отсюда! — промолвил он.

Иоаким что-то недовольно буркнул в ответ. Блеск невиданного зрелища очаровал молодого парня. Но костлявая рука старца судорожно вцепилась в его плечо. «Уведи меня! Уведи меня прочь отсюда!» Потом он ощупью, как слепой, держась за руку своего помощника, пробирался через весь город, а перед его мысленным взором все еще стоял светильник. Едва сдерживая нетерпение, он торопил Иоакима как можно быстрее привести его в еврейскую общину. Теперь, когда начало и исход судьбы соприкоснулись, его вдруг охватил страх умереть раньше времени, так и не увидев спасения меноры.

А в молитвенном доме в Пере община уже много часов подряд ожидала прибытия почетного гостя. Если в Риме евреям дозволялось селиться только за Тибром, то в Византии их терпели только в Пере, на другом берегу Золотого Рога. Здесь, как и везде, их уделом была жизнь на обочине, но в этом и заключалась тайна их выживания во все времена.

В тесном душном помещении молитвенного дома было полно народа. Сюда собрались не только евреи Византии, но и приезжие из ближних и дальних мест. Из Никеи и Трапезунда, из Одессоса и Смирны, из Фракии, из всех еврейских общин прибыли депутации, чтобы держать совет и участвовать в событиях. Весть о том, что Велизарий разгромил главный оплот вандалов и вместе с прочими сокровищами захватил вечный светильник, распространилась по всем общинам морских побережий, не оставив равнодушным ни одного еврея в империи. Ибо хотя этот блуждающий народ был подобен плевелам на гумнах мира и разрознен многими языками, то, что касалось его святынь, было общей радостью и общим горем. Их сердца, очерствевшие и забывчивые по отношению друг к другу, сливались в братском единении при любой опасности. Гонения и притеснения неизменно обновляли стальные скрепы, поддерживающие расщепленный ствол их единства, чтобы он не прогнил и не упал наземь; и чем более жестокие удары судьбы обрушивались на отдельных людей, тем крепче срастались их души в единое целое. Вот и на этот раз слух о том, что менора снова освобождена из тайного плена, как некогда из Вавилона и Рима, что светильник храма, светоч народа, снова блуждает по морям и странам, потряс каждого еврея, словно речь шла о его собственной судьбе. Они оживленно обсуждали новость на улицах и в домах и вместе со своими учеными и мудрецами вновь и вновь исследовали Писание, дабы истолковать смысл события. Ибо что сулило им начало нового странствия святыни? Надежду или тяжкие испытания? Неужели их снова ждут преследования? Или гонения вскоре прекратятся? Неужели им снова придется стать пилигримами больших дорог, не знать покоя, коль скоро светильник отправился в путь? Или избавление светильника сулит и им избавление от бедствий, сборы в дорогу и возвращение на родину, и конец, конец, конец всем мытарствам? Все сердца охватило нетерпение. Во все города и веси были разосланы гонцы, чтобы выведать подробности о путешествии и назначении светильника. И к великому их ужасу, стало наконец известно, что последняя принадлежность Соломонова храма будет во время триумфа, как некогда в Риме, вывезена напоказ императору Юстиниану. Уже одно это известие потрясло души евреев. Но безумное возбуждение достигло апогея, когда пришло послание римской общины о том, что Вениамин Марнефеш, тот, кто был подвергнут суровому испытанию, кто ребенком видел похищение меноры вандалами, находится на пути в Византию. Сначала все были изумлены. Ибо евреям рассеяния давным-давно была известна история о том, как семилетний мальчуган пытался вырвать светильник у грабителей-вандалов и как светильник упал и раздробил ему руку. О подвиге Вениамина Марнефеша, мальчика, которого прибил Бог, матери рассказывали своим детям, а ученые — ученикам. Он давно стал легендой вроде тех, о которых говорится в Писании и которые положено знать всем. В еврейских домах ее пересказывали друг другу по вечерам, как одно из светлых и мрачных преданий о Руфи, или Самсоне, или Амане и Эсфири, о матерях и святых предках народа. И тут вдруг приходит невероятная, чудесная весть: этот ребенок еще жив. Больше того, может быть, он призван вернуть святыню на родину, а с ней и их самих. И чем больше они говорили об этом друг с другом, тем меньше сомневались в близком избавлении. Эта вера в избавителя, глубоко укорененная в крови отверженного народа, оживала при первом легком порыве теплого ветра надежды. Теперь она пышным цветом расцвела в их сердцах. Их соседи в городах и весях чужбины с изумлением глядели на иудеев: в их поведении за одну ночь произошла резкая перемена. Обычно они робко пробирались по улицам, сутулясь в постоянном ожидании брани или побоев, а теперь вдруг обрели танцующую походку, и в ней читалась веселость, чуть ли не экстаз. Крохоборы, экономившие каждый грош, покупали себе богатое платье; косноязычные, забитые мужчины вдруг вставали во весь рост и красноречиво пророчествовали о возвращении в Землю обетованную; беременные женщины таскались по базарам, рассказывая о своих вещих снах и видениях; дети надевали на голову венки и нацепляли пестрые флажки. Те, кто веровал наиболее истово, даже начали собираться в дорогу, спешно продавая движимое и недвижимое имущество, чтобы заранее иметь наготове мулов и повозки и не потерять ни дня, как только прозвучит призыв к возвращению. Ибо разве не настала пора странствий, если светильник странствует по свету? И разве не находится уже в пути посланник, который некогда ребенком сопровождал святыню? И разве являлось евреям во все дни их жизни знамение и чудо, подобное этому?

И потому каждая община, до которой дошла эта весть, избрала из своей среды одного депутата и отправила его в Византию, дабы он увидел прибытие светильника и принял участие в совете. И все, кто удостоился этой чести, трепетали от счастья и благословляли имя Господа. Разве не чудо, что им, жалким лавочникам и мелким ремесленникам, чья краткая темная жизнь убого протекала в будничной нужде и опасности, дозволено принять участие в великих событиях? Они своими глазами увидят человека, коего Бог явно сверх земного срока сохранил в живых для избавления всего народа. Они покупали или одалживали богатые одежды, словно собирались на большой праздник, перед отъездом они целыми днями постились, и совершали омовения, и молились, чтобы встретить послание с чистым телом и душой. А когда они затем отправлялись в дорогу, община деревни или города сопровождала своего посланца целый день пути. Во всех селениях, где они проходили, вплоть до самой Византии, благочестивые единоверцы предлагали им кров и собирали деньги на выкуп светильника. Гордые и таинственные, как послы какого-нибудь могущественного короля, шли по дорогам эти мелкие посыльные бедного и бесправного народа, и, встречаясь в пути, они продолжали путешествие вместе, возбужденно рассуждая о будущем событии. И чем больше они говорили, тем больше возбуждались. И чем больше они будоражили друг друга, тем больше верили, что станут свидетелями чуда и давно предсказанного поворота в судьбе всего народа.

И вот теперь это беспокойное, разгоряченное сборище неумолкающих, вопрошающих, спорящих, увещевающих мужчин пребывало в ожидании в молитвенном доме Перы. Наконец прибежал мальчик, которого они нетерпеливо выслали на разведку; едва дыша, он уже издали размахивал над головой платком в знак того, что Вениамин Марнефеш причалил к берегу на лодке, доставившей его из Византии. Те, кто еще сидел, повскакали с мест; те, кто еще кричал и спорил, замерли на месте; а одному из них, дряхлому старцу, изменили силы, и посреди всеобщего переполоха он от волнения упал в обморок. Однако никто, даже старейшина общины, раввин, не дерзнул пойти навстречу долгожданному гостю. Они стояли, затаив дыхание, и, когда Вениамин, ведомый Иоакимом, белобородый и величественный, с темным блеском в глазах, приблизился к дому, он показался им Самуилом. Ведь легендарный патриарх Самуил, настоящий царь и мастер по части чудес, тоже был когда-то ведом за руку мальчиком.

И вдруг всех словно прорвало, и долго сдерживаемое восхищение разразилось приветственными воплями: «Да будет благословенно твое прибытие! Да будет благословенно твое имя!» Они кинулись ему навстречу. Они целовали его одежду, и слезы текли по их впалым щекам, они толкали и отпихивали друг друга, чтобы благоговейно коснуться священной руки, размозженной светильником Господа, и раввин был вынужден заслонить гостя, чтобы ошалевшие мужчины не раздавили его от избытка чувств.

Безудержность их религиозного пыла испугала Вениамина. Чего они ждут от него? На что надеются? Они возлагали на него бремя огромных ожиданий, и оно вдруг показалось ему непосильным. Он тихо и настойчиво возразил:

— Не смотрите так, не превозносите меня, не то я зазнаюсь. Не ждите от меня чуда! Умерьте свой пыл, наберитесь терпения! Ибо требовать чуда в обязательном порядке — это грех.