Записки военного дознавателя - Марк Воронин

в жизни. Я к бригадиру. Тот вообще выдал что-то вроде того, мол, сиди и не рыпайся, а то только и умеешь, что своих друзей в тюрьму сажать… У меня аж челюсть отвисла от такого пассажа. «Ладно, – думаю, – посмотрим еще…»

Был у меня в бригаде неплохой приятель – прапорщик Крюков. Он был водителем бензовоза и потому часто ездил в поселок за горючим для бригады. Я к нему:

– Андрюха, -говорю, – выручай. Пошли телеграмму.

И даю ему, значит, адрес прокуратуры и текст, что, дескать, задержан командованием бригады без всяких объяснений причин, жду ваших указаний. Андрюхе лишний раз бросить камень в огород бригадира – большая радость, он, понятно, согласился. Но когда еще та подмога придет! Пока телеграмма дойдет, пока они сообразят, пока пришлют ответ… И ответ же они пришлют на прокуратуру городка… А дальше что? В общем, живу я в лагере уже пятый день без всяких перспектив. Более того, холод оказался действительно очень серьезной проблемой. Ночью температура опускалась настолько, что умывальники возле палаток промерзали почти полностью. Думаю, что уже к полуночи температура опускалась где-то до -5, а то и ниже. Благо, кто-то из приятелей одолжил мне зимний танковый комбинезон, и это, можно сказать без преувеличения, спасло мне жизнь. С нашими умельцами в медсанбате, воспаление легких стало бы гибелью куда более верной, чем от взрыва гранаты, а потому живым к нашим эскулапам лучше было не сдаваться. Но это тоже отдельная история. И вот тут еще один штрих, который и по сей день изумляет меня. Нет, понять советскую армию – такая же безнадежеая затея, как и попытка представить бесконечность Вселенной. Но, тем не менее, там случаются все-таки вещи, нелепость которых выглядит, куда масштабнее даже бесконечности Вселенной. Дело в том, что в каждой палатке была печка и дрова, но топить не разрешалось, потому что согласно устава, или какому-то иному образцу армейской мысли, отопительный сезон уже был закончен! Разумеется, это никак не распространялось ни на штабную палатку, ни на машины бригадира и прочих начальников, в коих они культурно отдыхали, и после подобных видов отдыха подолгу отсыпались.

День эдак на пятый-шестой, все это меня достало, и я снова пошел к Андрюхе за советом. Он был старше меня, прошел Афганистан, и в армейских раскладах понимал все до тонкостей, куда поболее моего. «Так, мол, и так,– говорю, – Посоветуй, что делать?

Андрюха задумался и затем ответил:

– А тебе что надо в бригаде командировку отметить?

– Нет, – говорю.

– Так чего ты тут сидишь тогда? Завтра я в городок поеду, ты к 4 утра приходи, поедем вместе. Только вот на КПП пропуска проверяют. Там спрыгнешь, а дальше уже сам. А то и меня посадят вместе с тобой, если поймают. Договорились?

– Ладно, говорю, – спасибо. А сам думаю: «Как же все просто, оказывается!»

В 4 утра я тихонько оделся и выскользнул из палатки. Андрюха мигнул мне фарами, я заскочил в кабину и мы поехали. Дорога была дальняя и очень пыльная… Я уже почитай неделю не мылся, был пропылен до последней дырки в пуговице… В общем, отступающие французы выглядели куда более привлекательно, нежели я.

Уже светало, когда мы подъехали к КПП, я незаметно спрыгнул и затаился за Андрюхиной цистерной. Когда боец пошел проверять пропуск у Андрюхи, я обошел цистерну с другой стороны и бегом побежал к шлагбауму. Главное было зайти за него, а там уже караульные были почти безопасны, во всяком случае, стрелять они уже права не имели. Оставалось всего пару метров, когда я услышал окрики, но, перейдя на быстрый шаг, сделал вид, что это ко мне это не относится. Когда я переходил шлагбаум, крики стали значительно настойчивее, но тут на мое счастье подъехала какая-то большая машина, встала у щлагбаума с другой стороны, и, таким образом, закрыла меня. Я рванул, что было сил, и скрылся в кустах, метрах в ста от КПП. Меня уже никто не преследовал – орали только что-то. Видимо, караул посчитал, что им выгоднее скрыть этот маленький инцидент, чем стрелять по кустам, в которых еще неизвестно кто окажется. Я бежал минут десять, волоча жутко неудобный портфель с моими пожитками. Почему я его тогда не бросил – сам не знаю. Наверное, стоило бросить, оставив лишь папку с бумагами – бежать было бы значительно легче. Выдохшись, я упал на траву и отдышался, а затем еще с километр пробирался до городка, стараясь не выходить на дороги. В прокуратуре я быстро закрыл командировку и, сел на скамейке в сквере, усаженном задыхающимися от пыли липами.Теперь оставалось только дождаться автобуса. Я, честно говоря, очень боялся. Сам не знаю чего, наверное, погони, а может, это был страх, замешанный на фантастической удаче, и адреналине, который ее сопровождал. Я курил папиросы одну за другой, пока не появился автобус. Я все также сидел на скамейке, в жидкой тени деревьев, и не спускал глаз с автобуса.Когда водитель вошел в кабину и завел мотор, я подбежал и заскочил вовнутрь. Меня, конечно же, никто не преследовал. Маленький поселок Эмба уже забыл обо мне, но все равно, лишь добравшись до станции, я вздохнул с некоторым облегчением.

Я выполнил то, что было нужно, я не был арестован, я возвращался и главное – я не замерз насмерть… Маленький состав из четырех пассажирских вагонов с выбитыми окнами, грязный до невозможности и полный орущих цыган, скрипнув буксами, тронулся по направлению к Актюбинску. И только теперь я почувствовал, что уже почти сутки ничего не ел.

Всего шесть дней, почти неделя

Даже и не знаю, как начать этот рассказ, ибо все в тот день было более чем обыкновенно: как только я приехал из командировки и сдал все документы делопроизводителю в прокуратуре, так меня тот час уже ждало новое предписание. И снова – рутина. Нужно съездить в какое-то забытое богом место в Северном Казахстане, взять обычные показания у военного комиссара, – и после, быть может, удастся заскочить домой на пару дней. Но все оказалось не так просто, и попасть в этот самый городок судьба мне позволила гораздо позже, когда в казахской степи уже стояли лютые морозы и автобусы из-за пурги отменяли, чуть ли не через день.Но прежде,я должен был появиться в родной части и взять там у начштаба кое-какие бумаги для военного прокурора. Я, понятное дело, почуял недоброе и просил послать кого-нибудь другого, напоминая при этом, как меня уже задерживали на