Негласная карьера - Ханс-Петер де Лорент

Сначала Крошка лишь присутствовал на уроках другого преподавателя. Потом ему предоставили полную самостоятельность. Каждый его урок превратился в забаву – конечно, только для ребят.

Вторым недостатком Крошки был его тихий голос.

– Что он сказал?

– А разве он уже говорил?

– Открывай пошире рот, Крошка!

Но после того как Крошка написал на классной доске свое первое слово, все остроты сосредоточились вокруг доски. Это было невиданное зрелище. И ребятам не терпелось пережить его вновь и вновь. Они поднимали доску вверх до упора. Крошка вставал на цыпочки, вытягивался во весь свой маленький рост и воздетой рукой выписывал огромные буквы. Класс бушевал от восторга.

– Не могу разобрать это слово. Напишите его на доске!

И Крошке снова приходилось отправляться к доске, Л ребята наслаждались уморительным аттракционом.

Вскоре им приелось и это. Теперь уроки стали для Крошки истинным мучением. Ребята не хотели у него заниматься и попросту бойкотировали его. Количество учеников в классе постоянно уменьшалось. Крошка делал вид, что ничего не замечает, а, может, считал и так: чем меньше народу, тем меньше неприятностей.

В один прекрасный день на занятия не пришел весь класс. Ровно в восемь к началу первого урока туда прошмыгнул Крошка. Лишь двадцать минут спустя, как и было условлено, заявились остальные. Они приходили поодиночке или группками, но так, чтобы было невозможно хотя бы толком начать урок. Это продолжалось несколько недель, пока Крошка не привык к подобным художествам. Он умел смиряться с обстоятельствами, а сидеть двадцать минут в пустом классе и ему не хотелось.

Пришлось Крошке поплатиться и за это. Бдительные ученики заметили его регулярные опоздания. На следующий урок весь класс пришел точно по звонку, отсутствовал только Крошка. Представитель класса доложил директору школы о том, что учителя нет.

Директор открыл дверь пустого класса, и ребята, дурачась, устроили обыск. Они залезали под столы, заглядывали в шкафы, в мусорную корзину.

– Да где же он?

– Крошка, выходи. Ты окружен!

Но Крошка не выходил, так как в классе его, разумеется, не было.

– У нас такое часто бывает, – пожаловались ребята обескураженному директору.

Неожиданно тихонько отворилась дверь. Чуть выше дверной ручки показалось заспанное личико дю Пена с непослушными вихрами, которые он намочил водой, чтобы пригладить, однако они топорщились от этого еще сильнее. Вид у Крошки был совсем потерянный.

Оберштудиендиректор Зандтлебен проявил такт и не устроил Крошке в присутствии учеников ни допроса с пристрастием, ни разноса. Он велел ему зайти после урока и, оставив посрамленного преподавателя, удалился из класса со словами:

– А теперь за дело, господа!

Шарль дю Пен оказался действительно серьезным аргументом против тех, кто ратовал за стажеров. Но следующий опыт был удачнее. Англичанин Дейв Робинсон и француз Жан Мартен пришли в гимназию в тот год, когда Рюдигера там уже не было.

Дейв Робинсон быстро установил контакт с ребятами. Он был немногим старше учеников выпускного класса, но из него уже получался неплохой преподаватель. Дейв подружился с Феликсом, через которого и попал в гостеприимный дом Вегенеров. Дейв привел туда своего французского коллегу Жана Мартена. Словом, гостиная Вегенеров порой едва ли не трещала по швам.

Жан предпочитал изъясняться старинным слогом. Свой немецкий он почерпнул из произведений Гёте, не иначе.

– Не соблаговолите ли дать мне отведать вашего варенья?

Это нравилось Феликсу, вскоре так же начали говорить и Дейв с Рюдигером. Бабушку трогали манеры Жана. Свои впечатления она подытожила сакраментальной фразой:

– А вообще-то все французы немножко шалопаи.

Бабушка принадлежала к тем людям, которые склонны чрезмерно типизировать подмеченные индивидуальные черты. Феликсу это претило. Он не пытался спорить с бабушкой, тем более переубеждать. Феликс предпочитал иронию. Он улыбался. Однажды Рюдигер заметил, что у Феликса появился союзник, а именно – Дейв.

Однажды бабушка заговорила о том, каковы, по ее мнению, немцы. Обычная банальность. Немец, дескать, прилежен и пунктуален, любит порядок и чистоту. Рюдигер не усомнился бы в справедливости сказанного, если бы не увидел, с каким выражением лиц переглянулись Дейв и Феликс.

Осенью Дейв, Рюдигер, Феликс и два его одноклассника поехали на побережье Балтики. Франц, самый старший в классе, имел водительские права, в его распоряжении были дряхлый БМВ и ключ от домика под Килем.

Поездка удалась. Правда, домик оказался хибаркой с деревянными нарами. Но путешественники были неприхотливы. А кроме того, они захватили с собой ящик пива. Дейв познакомил их с традиционным английским напитком, о котором Рюдигер сказал фразу, ставшую крылатой: «I can drink sherry like water».[ii]

Поначалу он и сам поверил сказанному, однако ночью подозрительно часто бегал на двор. Следы на снегу подтвердили утром, что лучше пить все-таки воду. Несмотря на закалку, полученную в пивной у Хайнци, Рюдигер плохо переносил алкоголь. Однако друзья не могли но оценить того, что на следующий день он хотя и выглядел бледнее обычного, но не брюзжал и не портил настроения остальным. За обедом он даже снова выпил пива.

Вечером они отправились в ближайший трактирчик, где принялись изображать подгулявших англичан, которые понимают только по-английски (на самом деле степень владения этим языком была у них весьма различной); незнание же немецкого они пытались компенсировать громкостью требований.

Был покаянный день. Но пятерым англичанам приспичило завести музыкальный автомат.

– Нельзя. Сегодня покаянный день, – возразил хозяин.

– Sorry?[iii]

– Не понимают. Вот тупицы.

– We only want to play music.[iv]

– Нет, нельзя. Праздник сегодня. Нельзя музыку. Осей, ты уже учил английский. Объясни ему.

Осей старался изо всех сил, но с помощью оставшихся со школы слов так и не сумел объяснить непонятливым иностранцам, почему господу не угодны эстрадные песенки в этот день. И как, собственно, сказать по-английски «покаянный»?

Тут хозяйка трактира хлопнула крышкой музыкального автомата и этим покончила с языковыми проблемами. А чтобы задобрить гостей, она угостила каждого кружкой пива. Так или иначе упорство англичан было сломлено.

Компанию вполне могли разоблачить, особенно из-за Рюдигера и Франца. Но, по счастью, не нашлось никого, кто мог их заподозрить.

Вернувшись в хибарку, они по инициативе Феликса затеяли игру, своего рода психологический тест: «На кого похож этот человек?…»

Кто-нибудь загадывает кого-либо из присутствующих, по имени не называет. Остальные задают вопросы. Например: «На какой пейзаж похож этот человек?» «На какое кушанье?» «Какого он цвета?» И так далее. Загадавший описывает по ассоциации соответствующий пейзаж, называет блюдо или цвет. Когда все получат ответы на свои вопросы, нужно сказать, кто же был загадан.

– Интересно сравнивать свои впечатления с чужими, – объяснил Феликс суть теста.

Для Рюдигера эта игра имела неприятный оборот, так как после нескольких туров Феликс загадал именно его. Ответы Феликса Рюдигер воспринял всерьез и запомнил их навсегда.

– На какое кушанье он похож?

– На сосиску.

Уже в этот момент Рюдигер заподозрил, что речь пойдет о нем.

– А на какой пейзаж?

– На какой-нибудь видик из Шлезвиг-Гольштейна.

Тоже не лучше. Плоская, скучная равнина. Корову и ту не часто увидишь.

Но по-настоящему сильно обидел его ответ Феликса на вопрос «На какое животное похож этот человек?».

– На хромую легавую.

А когда спросил «На какой из рекламируемых товаров похож этот человек?», Феликс ухмыльнулся:

– На ароматизатор.

Ничего себе добавок к хромой легавой.

В этот же день Феликс сказал, что ему не правится рукопожатие Рюдигера, его вялая и потная ладонь.

Почему Феликс это говорил, Рюдигер давно забыл, но «хромая легавая» и «потная ладонь» прочно застряли в памяти. С тех пор ему стало ясно: они размежевались. Пусть это было шуткой, но ведь игра понадобилась Феликсу для того, чтобы высказать свое мнение. Недаром же он говорил о «собственных впечатлениях».

9

Поммеренке взглянул на будильник, стоявший на тумбочке у кровати. Скоро восемь. Он чувствовал себя разбитым. Болела голова, ломило плечи, все тело.

Он зашел на кухню. Посуда уже убрана. Посмотрев на расписание уроков, сообразил, что сегодня Конни ушел из дома пораньше. Дверь гостиной распахнута. По пути в туалет Рюдигер заглянул туда. Постельное белье сложено на кушетке. Значит, Барбара тоже ушла.

Вот и хорошо. Он не любил с ними завтракать. Из Барбары слова но вытянешь, она накрывает на стол, подает кофе, делает бутерброды для Конни, убирает посуду – все молчком. Он тоже сидит как немой и злится, что на него не обращают внимания. Будто его вовсе здесь нет. А с Конни Барбара разговаривает. Ласково, нежно.