В муках рождения - Церенц

Так, говоря сам с собой и тяжело вздыхая, провел Гурген на берегу озера долгие часы. Ему стало немного легче, но отравленная стрела глубоко сидела в его сердце.

В это же время в одной из комнат нижнего этажа Хурен беседовал с женой, сыновьями и невестками, которые с нетерпением ждали его рассказа. Жена Хурена, как старшая в доме, расспрашивала мужа:

— Что, Хурен, разве этот князь Гурген не брат князя Ашота Арцруни? Кто же он тогда? Говорят, когда ему открывали ворота, он назвался Арцруни. Красивый, статный мужчина приезжий князь.

— Нет, Седа, князь, хоть он и Арцруни, но это внучатый племянник князя Ашота, дед которого убил его отца, князя Апупелча, чтобы овладеть его состоянием. Тогда наш князь Ашот Рштуни — да упокоит бог его душу, — человек умный и уважаемый, взял к себе сироту, десятилетнего сына князя Апупелча, Гургена, и воспитал его, как родного. Наша княжна и он росли и играли вместе, как брат с сестрой. Я не раз брал их кататься верхом или на лодке по озеру. Наша княгиня после смерти князя, несмотря на протесты князей Арцруни, пожелавших взять Гургена, не отдала им мальчика. Княгиня была умной женщиной. «Отца убили мечом, теперь отдать им сына, чтобы отравили ядом? — говорила она. — Нет, пока в доме князей Рштуни есть кусок хлеба, я этого мальчика буду растить, как сына. Князь перед смертью поручил его мне, и воля его для меня священна». Так семь лет он прожил в этом доме, как брат княжны, и мне казалось, что их хорошо бы поженить, но юный князь уехал в Грецию. И вот теперь неожиданно вернулся. Очень горячий молодой человек. Не знаю, что с ним стало, то ли голова разболелась у него в тепле, не пойму, но вот вышел в этот мороз на пригорок и ходит там взад и вперед. Велел оставить одного…

— Если так, то лучше тебе пойти наверх, он ведь может позвать тебя.

— Я оставил там Григора. Когда князь вернется в комнаты, меня позовут.

Так больше часа беседовали муж с женой, но Григор не показывался. Тогда Хурен поднялся наверх и увидел Гургена, ужинавшего вместе с Григором. Старик сердито подошел к Григору.

— Оставь, братец Хурен, это я велел юноше сесть за стол, — сказал Гурген и, потянув за рукав старика, посадил его по другую свою сторону.

Гурген сам удивлялся, как мог он есть после стольких волнений, но могучий организм его нуждался в подкреплении. За ужином он думал о том, что ему предстоит еще много одиноких ночей и тяжелых дум. Еда не доставляла ему удовольствия и, быстро насытившись, Гурген встал из-за стола.

— Что, князья Арцруни часто навещают свое новое поместье? — спросил он у Хурена.

— После отъезда княжны прошло вот уже четыре месяца, и пока никто из них не показывался. Мне поручили охрану крепости. Сегодня я впервые открыл двери этих покоев и затопил камин.

— Значит, и ключи от спален у тебя?

— Ты, князь, верно, хочешь отдохнуть, — сказал Хурен и, достав связку ключей, прошел вперед.

— Братец Хурен, — сказал князь, — ты знаешь, когда я был мальчиком и жил у князей Рштуни, в замке у меня была своя комната. Нельзя ли мне переночевать в ней?

— Как пожелаешь, князь. Но после твоего отъезда княжна взяла ее себе, а с того дня, как она уехала, нам так тяжело, что мы и не входили туда.

— Нет беды, братец Хурен, воспоминания детства у нас с ней общие. Так пойдем же туда и еще раз вспомним те счастливые дни.

Хурен со светильником в руке прошел вперед. При входе в комнату внимательный взгляд заметил бы сразу, что здесь чувствовалась женская рука. Повсюду ковры, диваны, дорогие ткани, сундуки, ларцы. Все здесь дышало уютом и ласкало глаз.

— Так я пойду за постелью, князь, — сказал Хурен.

— Нет надобности, — решительно сказал Гурген.

Хурен окинул взглядом постель княжны и высокую фигуру князя, сравнил их мысленно и покачал головой. Он поставил на стол два светильника и кувшин с водой, пожелал князю доброй ночи и оставил его в печальной радости от мысли, что он должен провести ночь в комнате Эхинэ.

И мы покинем князя в этой комнате с его противоречивыми, горькими думами, где мешалось все — любовь и ненависть, месть и прощение, презрение и сладкие воспоминания детства. Мешалось и боролось, как бушующее море, пока, наконец, всемогущая природа не взяла свое, и Гурген уснул глубоким сном.

Глава шестая

Крестьянин

Мы оставили в дороге наших путников, которые вскоре, следуя примеру Гургена, погнали коней и скрылись из виду. Вахрич остался один и, испугавшись, что его навьюченный конь совсем застрянет, спешился и медленно пошел дальше, ведя лошадь в поводу. Уже затемно он перешел реку Туха и правым берегом озера дошел до села Харзит. Продрогший, усталый, мучимый жаждой, ибо бурдюк с вином Святого Карапета совсем опустел, он продолжал идти, рассуждая сам с собой: «Если князя не окажется здесь, тем лучше. Он, верно, уже отдыхает. Кто не захочет служить у князя Арцруни, да еще у такого князя, который ласков и слаще меда, когда доволен тобой, и гневен, как огонь небесный, когда недоволен? Пожалуй, и я сегодня заслужил свой отдых. Переночую в этом селе, слава богу, кумовьев у меня тут хватит. Пойдем же поищем себе пристанища, а может, и князь отдыхает уже здесь…»

Когда Вахрич вошел в село, собаки с лаем набросились на него. Он остановился и постоял немного, раздумывая, куда бы пойти, где его лучше примут, и, наконец, направился к куму Геворку.

Не успел Вахрич дотронуться до двери, как она сама открылась но, к его удивлению, в доме никого не оказалось. «Ну, окажем, кум Геворк уехал или умер, — подумал он, — а жена, дети? Неужели все умерли?» Тогда Вахрич решил пойти к своему старому приятелю Карапету. Тут ему пришлось долго стучать, пока кто-то подошел и, недовольно бурча под нос, открыл дверь.

— Добрый вечер, братец, — сказал Вахрич.

— Да благословит тебя бог, добро пожаловать! — ответил хозяин и приказал домашним: — Ребята, несите свет и разожгите очаг.

Когда принесли свет, старые друзья узнали друг друга и крепко обнялись.

— Братец, что же ты не назвал себя? — спросил Карапет.

— Не назвал, чтобы проверить, сохранилось ли еще армянское гостеприимство. Слава богу, вижу, что все по-старому. Верно, хозяин дома что-то бормочет за дверью, но все же говорит гостю: «Добро пожаловать». Да здравствует Армения и армяне! Да, братец ты мой, за Евфратом и Чорохом с деньгами в кармане и то негде преклонить головы… А на нашей благословенной земле в полночь тебе и дверь откроют, а если понадобится, то в буран опустятся из села в ущелье и вытащат тебя из-под снега. Помоги, боже, армянам!

— Да услышит тебя господь, братец. Но вот уже сколько времени, как он наказывает нас за грехи наши. Ты был на чужбине много лет и не знаешь, чего мы натерпелись от этих нечестивых арабов. Мы про греков и персов уже и думать забыли. Всюду, куда ни ступит араб, сплошная гибель.

— Как не знать этих неверных? Позавчера в Муше я сам нескольких зарезал, как кур.

— Да не убавит бог тебе такой работы. Ребята, спустите поклажу, отведите лошадь в конюшню!

— Скажи-ка, друг Карапет, не видел ли часом, не проехали ли через село князья?

— Мы, братец ты мой, князей здесь не видали.

— Сегодня в полдень проехал через село высокий, величественный молодой князь, — сказал сын Карапета. — Постоял немного у церкви, собрался было спешиться, да, видно, раздумал, выпрямился и погнал коня. Конь был белый, в яблоках, хороший конь.

— Это князь Гурген, теперь он, должно быть, в Мохраберде.

— Что ты говоришь, братец, возможно ли это?

— Гурген и невозможное делает возможным. Вы бы видели его при дворе греческого императора, как все его там любили. Наши армяне пользуются большим почетом в греческих войсках. Двадцать лет тому назад греческий император был из рода князей Арцруни, а спарапетом[27] при нем — князь Мамиконян. Мы в Тортуме узнали о смерти спарапета. Вот умный и храбрый был человек!

Между тем очаг разгорелся и осветил комнату. Вахрич, произнеся: «Слава тебе, господи!», растянулся у огня. Хозяин дома приказал сыновьям принести еды, достать вина, накормить лошадь.

— А теперь, братец, расскажи, — сказал Вахрич, — где протоиерей Саак, жив или умер где вся наша родня? Вижу, ты что-то грустный. Где кум Петрос, кум Геворк, живы, здоровы?

Вахрич тут схитрил, не назвав первым кума Геворка, — Карапет не должен был знать, что сначала он стучался к Геворку.

— Что ты, Вахрич, неужели тебе неизвестно, что мы перенесли за эти годы? Господь отвернулся от нас. Бессовестные арабы разоряют страну, грабят, режут, убивают, уводят в плен наш народ. Бедный Геворк распродал все, что имел, и уехал в Багдад, чтобы вызволить из плена жену и двадцатилетнего сына, если только они еще живы. Половина села разорена, мы сами не знаем, что будет с нами весной. Удивительно еще, как ты жив-здоров добрался до нас, вы же едете из греческих земель. Я удивляюсь, как вы проехали через Тарой, а мы слыхали, что арабы перебили там всех. О тебе ведь тоже слуха не было. Я два раза был в Моксе, мне сказали, что ты на чужбине. Поужинай теперь и расскажи, где ты был, что видел. Каков твой князь Гурген, поможет ли он нашим горестям или сам станет для нас напастью?