Белая ласточка - Ольга Коренева

А семейство у Николаевых прибавлялось. Через год появился и второй ребенок.

Но все так же, когда он видел ее, сердце в нем замирало. Он все думал о ней. И все еще держалось, жило в нем какое-то предчувствие, предчувствие какой-то радости.

Мухин поднялся, его слегка шатало. Распахнул дверь веранды... Свежесть! Шумной водой и лесом пахнУло в лицо. Туда, в сильные, седые струи дождя, он вытянул руки. От студи пошла пупырышками, заныла покрасневшая кожа. А хорошо! Приятно... Вон соседский забор, весь мокрый, темный. А за ним — в глубине — навесик, а под ним — трехколесный велосипед, издали — как большой паук. Над ним плющ строгими вертикальными рядами добирается до крыши веранды: словно лезет дружная шеренга взломщиков, чтобы осторожно добраться до окон и враз соскочить внутрь. А что, если и впрямь? Ох и взвизгнула бы Лариса!.. А что касается Толика, он бы не смутился, медленно рявкнул бы: «А ну, катитесь!» (вспомнился Серый).

Лариса. Что она там делает? В лото со своим потомством играет? Чистит картошку?.. Занавесками синими с большими ромашками задернуты ее окна. Занавески синие с большими ромашками не дают ему увидеть то, что по-прежнему необходимо видеть ему каждый день: ее хрупкие по-прежнему, но уже чуть покатые плечи, ее спину-пружинку, ее длинные и оголенные из-под короткой — еще короче, чем носят нынешние девчонки, — юбки несоразмерно зрелые ноги. Ее волосы, льющиеся по плечам, рыжие. Но плотно задернуты синие занавески с большими ромашками. Эх, сорвать бы их!.. Лариса всегда занавешивает окна, когда дождь. Боится простуды? Или шума плюща? Или, может, дружными рядами вверх влезающих бритоголовых взломщиков в полосатых пижамах? Лариса — она такая.

И все же — он должен видеть ее каждый день! Ее волосы, ее ноги из-под короткого халата, ее голос — он не может без этого. А если по-честному, Мухин, то ведь ты и приехал опять сюда, в эту старую бабушкину развалюху, чтобы каждый день видеть свою придуманную Ларису. Как привык за все эти последние десять лет. Десять летних сезонов. Когда-то бабушка рассказала соседке про чудесное дачное местечко, и Лариса мигом сняла напротив Мухиных веранду. Бабушки теперь нет, отслужившему Мухину в августе сдавать в институт, и чего бы ему тут делать — а он опять приехал, а Лариса считает... Да ничего она не считает. Будет она вникать в такие пустяки. Она попросту четко использует его для своих хозяйственных нужд, как всегда использовала («ну-ка, мальчик, помоги») его готовность совершить для нее подвиг. Всегда — это-то Мухин давно понял — используя и разменивая эту готовность на мелкие поручения... Ну что ж. Ну, приехал — тут неплохо, кино, танцы в клубе. Иногда и он ходит с какой-нибудь девчонкой на танцы. С ребятами на рыбалку. Но почему-то в толпе он чужой и затерянный, а на рыбалке ему скучно. И снова его тянет — хоть на минуту — в Ларисин мирок эстампов, ковриков, летучего сквознячка ее эфирного лака и духов. Хотя сама хозяйка озабоченно появляется и исчезает то на веранде, то в кухне — не посидишь, не поговоришь толком.

Мухин вышел во двор. Дождь прекратился — сразу, как оборвавшийся широкий занавес, с шумом обрушился, и все. Пар прозрачный, чуть лиловый, пошел от земли. В нем дрожала и струилась трава, и забор внизу, и нижняя ступенька крыльца, и кошка на ступеньке. Мухин видел, как вышла во двор Лариса, поставила на траву ведро с мыльным бельем, стала укладывать в авоську пустые кастрюли. Собралась на речку... А небо просияло после дождя. Синяя река неба заплескалась лучами солнца, стало припекать; острее и слаще травами, почвой, березовым листом запахло в мире, и хозяйственность Ларисы показалась вдруг Мухину ненужной.

Он выскочил за калитку и огородами побежал к речке купаться. Босые ступни радостно, с чавком, глубоко вляпывались в парной, жирный чернозем грядок. Плевать, что до коленок заляпаны техасы! Хотелось петь Мухину, подпрыгнуть, сдернуть с неба облако, ухватить за уголок, как простыню с веревки (но вот беда — облака уже ушли с неба), обнять весь мир и, разлетевшись, с ходу протаранить головой стог — да и вместе со стогом бухнуться в реку. И плыть, колошматить по ней ногами и руками. И он бежал к реке, и пел, и приплясывал, вертя бедрами, и махал над головой руками... Он вволю накупался. Под конец зачесал расческой гладкие влажные волосы, сунул в карман расческу в крупных каплях речной воды и по вечереющим полям пошел домой. Легкость, умиротворенность чувствовал он во всем теле. Тело было кроткое и тихое. В этот день он не думал о Ларисе. Он вернулся и крепко заснул...

А чего еще делать на даче, как не болтаться целый день у реки! Грибов в лесу еще нет. Заниматься ох как неохота (а надо, надо, Мухин! And you must, you must do it, Myhin), все равно неохота, и он снова — на речке, весь день валяется на песке. Ласковым кипяточком поливает утреннее солнце спину и плечи. Хорошо так лежать и загорать, томительно и сонно на горячем песке, и приходят разные мысли.

Мухин знает: Лариса скоро появится. Вот там, на мыску возле ив, их обычное место. Она придет или одна с бельевым тазом под мышкой, кое-что простирнуть и окунуться, или со всем семейством, тогда сзади будет безучастно ступать Толик, неся разные шмотки и подстилки. У него будет вид, будто он непрерывно извлекает квадратный корень из этого утра, неба, реки, берега и всех находящихся на нем.

Хорошо бы сегодня Лариса пришла одна! Без своего инженера.

Мухин вспомнил, как однажды он забежал за какой-то мелочью к Николаевым.

— Проходи в комнату, — улыбалась Лариса. Она была одна. Какую-то неловкость почувствовал он на этот раз. Стоял и не знал, что бы еще сказать.

— A am glad to see you! Ай эм глэд ту си ю!

— Ишь ты, по-английски заговорил, — засмеялась Лариса. — Чего это ты? В Америку собрался?

— В иняз, — Мухин достал сигарету. — Курить у тебя можно?

— Ну, ты даешь! — Лариса округлила глаза. — Ты ж не курил! Армия пошла тебе на пользу, — она захохотала, — сразу двум вещам научился: и курить, и английскому.

— И то, и другое необходимо для успеха в жизни, — от неловкости Оскар пытался острить.

— Ого, да ты стал мужчиной, я вижу! Ну, раз так, за успех надо выпить.

Она поставила на стол два фужера, достала из холодильника бутылку.

— Угощу тебя коктейлем. Собственным, — прибавила она. — Да ты садись.

Оскар потягивал какой-то сок, чуть отдающий слабеньким вином. И, освоившись, рассказывал Ларисе:

— Понимаешь, ну чего терять два года? Вот мы и решили за это время подготовиться в институт, — он стряхнул пепел и оставил тлеющую сигарету на краю пепельницы. — Я и Володька Новиков. Оба москвичи, одногодки, койки рядом. Чтобы ни одного слова между собой — по-русски, а только по-английски, и так все два года. Чуешь?

— Чую, — усмехнулась Лариса. — Ай, молодцы! А что начальство?

— А что начальство! Поддержало, поставило в пример другим: вот, мол, ребята не теряют времени... На второй год — такое постоянство! — сам инженер-капитан занимался с нами. В общем, выдержали железно. За все два года ни слова по-русски... Володька уже поступил в МИМО, в институт международных отношений. А я, ты же знаешь, немножко опоздал...

— Ну ты будешь сдавать-то?..

В тот день Лариса говорила с ним очень уж дружески, как с равным, как-то слишком уж ласково. Чокнулась с ним даже... «За успех»... Правда, в этом чоке и в четком ее голоске звенела обычная Ларисина насмешечка, которую он знал с детства («ну-ка, мальчик, помоги!»). Но тут она видела в нем впервые мужчину, а не мальчика... «Будешь сдаватъ-то...» — спросила она тогда, и это звучало по-настоящему дружески.

— В августе. А как же. Скорей всего, на вечерний.

— Ну, давай, — сказала Лариса. — Если надо, Толик тебе поможет.

Она повернулась к нему спиной и потянулась за кухонным полотенцем — высоко на веревке. Из-под короткого халатика выглянуло кружево черной комбинации. Она потянулась еще выше, Оскар заметил ободок чулка с пристегнутой резинкой. Мухин сам долил себе коктейля из бутылки, залпом выпил. Впрочем, Ларисин коктейль был ненамного крепче фруктового сока.

— Ну как, понравилось? — обернулась Лариса и взглянула на пустую бутылку. А голосок ее звенел лукаво и насмешливо.

Потом она убирала фужеры и протирала их полотенцем, потом они почему-то совсем близко друг к другу стояли в другой комнате и Лариса, чуть нагнувшись над зеркалом, поправляла свои волосы. Зачем-то ей вздумалось ворошить и его, Оскаровы, лохмы на макушке — у Оскара аж мурашки по спине пробежали. Он обнял ее, она резко отстранилась, но голову ему тут же затуманил ее неземной и дохлый настой духов, он еще сильнее привлек ее, шагнул к дивану.

Она всерьез рассердилась. Вырвалась и ушла на кухню.

Когда Мухин выходил, пристыженно и бесшумно, из ее квартиры, Лариса крикнула ему из кухни весело :

— Так знай, Толик поможет, если надо. Ты не стесняйся!..

День, как всегда, идет своим ленивым летним и незаметно молниеносным ходом. Солнце катится по небу с действительно устрашающей быстротой: только с утра расположился у реки — уже полдень, малость позагорал на песочке — уже вечер.