В стране полумесяца - Кнут Гамсун

Я отправился к гаремным дамам.

«Хотя на лицах их вуали, — думал я, — но, право, нельзя жаловаться на эти вуали: он почти как воздух, так тонки».

Но самое досадное, это — стыдливость турчанок: на меня стали смотреть не женщины, а евнухи. Прямо неприличие в этой стране — эти евнухи. Это просто мужененавистники. Они ходят с жёстким бичом в руках. А так как не знаешь языка, то и нет ни малейшей возможности по добру по здорову поболтать с ними да и отослать их куда-нибудь с поручением. Вот они стоят тут и лишают меня всякой надежды. Я приближаюсь к одной красавице и смотрю на неё. Она ещё очень молода и полна жизни и весёлости, поистине чудная женщина. Вдруг я слышу рёв, рычание — и неуклюжий евнух подвигается ко мне. Он смотрит на меня, и взгляд его жёсток как камень, затем он начинает жевать челюстями. «Ну, тут надо быть осторожным!» — думаю я и отхожу в сторону. Я иду к другой. По строжайшем рассмотрении, она была неподражаема; небольшая остроумная беседа с нею могла бы очень позабавить меня. Вокруг неё были и евнухи, и рабыни. «Следовательно, это знатная дама, — думаю я. — Надо будет испытать её несколькими французскими словами, какие я знаю».

В ответ на моё «испытание» последовал рёв, и евнух со всей силы ударил кнутом по прилавку. Он вращал глазами, словно безумный. Ну, а красавица — что она сделала? Вскочила, заслонила меня своим телом, крича: «Прежде, чем пролить его кровь, ты прольешь мою!»?

Ничего подобного: красавица и пальцем не шевельнула. Она слегка вздрогнула при звуке кнута, ударившего о прилавок, но продолжала болтать, разглядывая товары. Тогда я её оставил. Если я ничего не значу для неё, то нечего мне здесь и делать.

Я направился обратно к своему дивану и выпил много мокко, вглядываясь на поле сражения: атака была неудачная, никакой капитуляции. Турчанки не годятся для таких предприятий. Они сидят целые часы и осматривают мишуру, блёстки и всякую дрянь, не развивая себя остроумной беседой. Зато и остаются они такими ограниченными, и хохочут над разным вздором, и украшают детей своих цветами.

Спутница моя наконец-таки прекратила свою торговлю. На прилавке лежат три пакета. Я вытаскиваю кошель — этот маленький, благословенный мешочек, который при мне, туго набитый благородным металлом, — и начинаю выкладывать бесчисленное множество золотых монет. Грек считает со мной вместе.

— Ещё пять таких, — говорит он, — и тогда вы получите немножко сдачи.

Я отсчитываю ещё пять и обзываю его кровопийцей.

Мы опять спускаемся на улицу. «Теперь нам только идти прямёхонько и без оглядки в гостиницу», — думаю я. Но грек заговаривает об экипаже.

— Это зачем?

— Для вас же. Ведь нам далеко.

Я посмотрел на него — он действительно был здорово нагружен, а ведь он наш слуга.

— Зовите экипаж! — сказал я невольно.

И мы уезжаем.

Но когда мы уже были у моста, спутница моя вдруг стала останавливать лошадей и велела кучеру поворачивать обратно.

— Что такое? — спрашиваю я.

— А булавка-то! — восклицает она. — Булавка с бирюзой!

Тогда я горько усмехнулся и только покачал головой на особый лад, что, вообще говоря, равнялось обвинительному приговору.

VI. Турок

Вот уже три сотни лет, как турок опускается.

Когда-то было не то. Великий султан предводительствовал многочисленными неотразимыми отрядами, он топал ногой — и вся Европа содрогалась. Он обладал большей частью мира, он говорил — и «земля затихала», он стоял у самой Вены. Наши прадеды трепетали перед ним. Иной раз какой-нибудь храбрый народ вздумает, бывало, оказать сопротивление и какой-нибудь король, стукнув кулаком по столу, пустится во все тяжкие. Но как только это доходило до слуха султана, он тотчас выпускал целый ураган огня и бряцал железом. И земля опять затихала.

Стамбул был центром мира и средоточием культуры. Было полное основание строиться здесь, и уже римляне соорудили тут храмы, театры, дворцы, статуи и бани. Позднее город всё больше и больше обогащался сокровищами и драгоценностями, привозимыми после победоносных войн из Греции, Италии и Египта. Художники и учёные переселялись сюда из Египта и Аравии. Здесь основывались высшие школы, музеи, библиотеки, строились мечети, мавзолеи, фонтаны, арки, крытые сводами галереи, башни. И караваны верблюдов непрерывно подвозили к Стамбулу с Востока всё новые великолепия. И султан жил в своём прекрасном серале[36], и никто на свете не смел противоречить ему.

Вот какие времена были в Стамбуле.

Потом времена изменились, всемогущество Турции уже не угнетало ни одного из её султанов. С семнадцатого столетия начался упадок, страшный воинственный народ погрузился в грёзы.

Прадеды наши вздохнули свободнее, видя, что приходит конец могуществу Турции. Родители же наши тем более имели полное основание потирать себе руки: сами Англия, Франция и Россия соединились и разгромили Турцию при Наварине[37].

А мы?

Мы были свидетелями того, как Турция потеряла остатки своего могущества.

И тем не менее она — одна из могущественнейших держав в мире. Под её скипетром находится сорок миллионов людей. И богатства её несметны. И она обладает несокрушимым учением Магомета.

Пророк между другими мелочами оставил после себя плащ. Плащ этот хранится в старом серале в Константинополе. Калиф, турецкий султан, является его хранителем. Теперь дело обстоит так, что никто не должен видеть этого плаща, разве только в том случае, если ислам будет в величайшей опасности. Но если бы опасность настала, плащ должен быть поднят высоко на воздух и развеваться по ветру на глазах народа, и тогда каждый мусульманин должен браться за меч в защиту своей веры. Когда бы ни был поднят на воздух плащ, — действие его никогда не иссякнет. Показать его — это значит показать всемогущество. Это последнее прибежище калифа.

Радостный трепет охватывает Восток из-за победы над Грецией, и одновременно разгорается ненависть к «неверным». Поведение христианских держав в отношении победителя, постоянное вмешательство христианских держав в восточные дела время от времени вызывали вспышки этой ненависти. В один прекрасный день она могла разгореться ярким пламенем.

Ведь христианским державам всё это ни по чем; ведь ни одна страна не может устоять перед Европой, весь мир, пожалуй, не справится с ней. Но пожар на Востоке мог бы повлечь за собой то, чего опасается всё человечество: мировой пожар. С огнём не играют. Но уж если с ним станут играть, то тут многим достанется. Кто же зажигает его? — Никто!

Говорят о том дне, когда Россия займёт Константинополь. Но весьма возможно и то, что Россия никогда не овладеет Константинополем. Когда какое-нибудь государство слишком разрастается, судьба обыкновенно следит-таки за тем, чтобы легонько раздробить его на части, и снова распределяет эти отвоёванные части по-новому. От Европы зависит, где будут границы России у Чёрного моря, да в значительной степени зависит это ещё и от самого Востока. Пусть дело пойдёт дальше так же, как шло до сих пор, а если возможно, даже и хуже — Восток будет готовиться потихоньку да полегоньку, и в один прекрасный день будет во всеоружии. Потому что Восток стал на верный путь, и, по расчётам людей дальновидных, у него хватит времени уйти по этому пути очень далеко.

Если состоится магометанский тройственный союз, Восток будет далеко не бессилен, а ведь Турция, Персия и Афганистан борются за одно и то же. За то же самое дело готовы бороться и восемьдесят миллионов магометан, находящихся под властью Англии, пятьдесят миллионов в Китае, тридцать миллионов в Африке, сорок миллионов, находящихся под управлением русских и голландцев. Сложите эти миллионы, и их получится немало. А из этих миллионов могут выступить сотни тысяч вооружённых сил. Прибавьте к этому, что крупные магометанские государства, с Турцией во главе, изучают европейское военное искусство и покупают современное оружие, что войско их состоит из защитников ислама, что они обладают плащом пророка…

Правоверный турок смело может покачивать своим тюрбаном и пребывать в покое, потому что падишах его делает всё возможное по данному времени. Падишах умён и начал учиться. «Больной человек»[38] — расчётливый игрок, он сидит себе, выжидая, крепнет и умножает свои силы. Три могущественных властелина в Пере должны бы были поискать иного развлечения, чем разбрасывание раскалённых угольков на Востоке. Им бы следовало лучше поучиться у четвёртого властелина, который, со свойственной германцу серьёзностью, цивилизует и эксплуатирует Турцию под самым их носом. Результаты этой тактики когда-нибудь да скажутся.

«Больной человек» смотрит за пределы Востока и рассчитывает. Там дело идёт вперёд, ровно и постепенно, силы растут, занимается день. «Больной человек» на берегах Босфора и есть тот, кто появится однажды в стране старых султанов, развернёт плащ пророка и зажжёт пожар во всём мире. Вот он каков.