Оранжевая смута - Василий Варга

Жена, родившаяся и выросшая в Америке, всегда кормила его консервами, бутербродами и жареными пончиками. Вот и сейчас жареные пончики лежали на столе в изобилии. Русскую икру она то ли не любила, то ли относилась к ней с недоверием. Когда Вопиющенко вышел из ванной в длинном теплом халате, супруга встретила его любезно и очень приветливо.

– О, май френд, – сказала Катрин, всплескивая руками, – как ты долго гуляла на народ! Ты давал счастье свой народ. Народ тебе скандаировал: Вонющенко, Вонющенко, ти есть наш фрэнд. Ай тебья так ждаль, так ждаль! Кушать пончик, свежий пончик, ай приготовил этот пончик на прошлой неделья; пончик есть украинский национальный блюд, а я есть украинка, хоть с языком у меня проблем. Но я выучит твой родной язык, сук буду. И даже украинский борщ на фрикаделька тебе начать варить. Ми любит украинский борщ. Свиной ножка, бараний ножка, капуста, соляна – украинский борщ на блюд, а блюд на стол. А тепьерь, май френд, кушать пончик, кушать и запивать кафа.

Катрин подняла юбку выше колен, и ее немного располневшая фигура стала покачиваться из стороны в сторону, но это не вызвало никакой реакции у мужа – голодного, усталого и основательно израсходовавшего мужскую силу со своими подругами.

– Иди ты к черту со своими пончиками и кофе, – произнес муж несколько громче обычного, не удостаивая супругу взглядом.

– Май френд, не кричать! Бэби, то есть как там, на украинский язык? А, дети, дети – спит. Ти что такой злая? О, я совсем забыл. Твой политический партнер Юлия Болтушенко звонил. Он просил отзвонить ей и приехать по важный проблем.

Злой муж тут же достал мобильный телефон, нажал на соответствующую кнопку, и на том конце раздался звонкий голос: слушаю, мой дорогой.

Виктор Писоевич крепче прижал телефон к уху, дабы звонкий голос не дошел до ушей Катрин, но она и не думала прислушиваться. Она уже копошилась в своем портмоне, достала чек на десять тысяч долларов и подошла к мужу.

– Май дие френд, – сказала она, – тут чек на десять тысяч доллар, отнеси этот чек на Юлия в понедельник. Юлия есть твой политический соратник, он поддержать тебя на выборах президента. Ти становишься президент, и ми едет на американский президент Пеньбуш в гости. Ми объединим Украина и Америка и покажем кукиш Россия. Россия не сможет поработить Украина, когда ти станешь президент. Мы ей покажем дуля, комбинейшн на три пальца. Ти есть – так, Вопиющенко – так, га-га-га.

И она попыталась чмокнуть мужа в щеку.

– А сколько у тебя еще денег? Сколько ты собираешься выделить на мою избирательную кампанию? – спросил муж, отодвигаясь назад, дабы избежать поцелуя.

– О, много! Сколько надо, столько ми выделяет. Я очень богатый, как это на русский? А, жена. И потом у меня френд Пробжезинский на Америка. Америка пятьсот миллион доллар выделяйт на твой избирательный компани. И я один тысяч доллар выделяйт тебе со свой банк.

– О, как много! Ты настоящий друг. Ты чистая украинка, ты наша девочка. Как мне повезло, что мы встретились и полюбили друг друга, – сказал муж, целуя Катрин в щеку. – Только не пятьсот миллионов, а два миллиарда, таковы были условия, когда мы заключали с тобой брачный союз.

– Бух-бух на кровать. Кровать мягкий, таблетка в рот и жена под бок: спать не просыпаться до утра, а утром снова выступать перед народ. Ти есть мой Юлий Цезарь. Я много раз слышал, как ти выступаль перед народ. О, это есть кайф. Звони Юлия и скажи: в понедельник встреча и план на политический борьба.

– Я не могу. То, что предлагает Юлия, никак невозможно откладывать на понедельник: либо завтра, либо уже никогда. Мой соперник набирает силу, его поддерживают другие партии, только блок Юлии Болтушенко со мной да еще руховцы. Спасибо за кофе и за деньги в первую очередь. Ложись спать, я встану очень рано, возможно, на рассвете.

– Хорошо, май дие френд. Завтра я тоже рано встать, тебя кормить на пончик и на кафа, – сказала Катрин и ушла к себе в комнату.

Вопиющенко улегся, повернулся на правый бок и заснул.

Утром, задолго до рассвета, на цыпочках он прошел в ванную, принял легкий душ, затем спустился в гараж, сел за руль своей колымаги, медленно поплыл на другую сторону Днепра.

11

Апартаменты Юлии Болтушенко были куда роскошнее загородной резиденции Вопиющенко. Тройное кольцо охраны, высокие золоченые ворота, трехметровый забор, увенчанный острыми пиками, многочисленная охрана в униформе, с автоматами через плечо, – все говорило о том, что Юлия, эта маленькая, худощавая женщина с длинными светлыми волосами, заплетенными и уложенными веночком, заботится о досуге и безопасности куда основательнее патрона. Да и вкусы у нее более изощренные.

Несмотря на то, что Виктор Писоевич не впервые подходил к этому бункеру, огражденному тройным кольцом, и многие из охранников должны были знать его в лицо, он, тем не менее, вынужден был извлечь свой мобильный телефон и позвонить Юлии, дабы сообщить, что он у ворот. Хозяйка должна была выйти, встретить в случае недоразумения с охраной.

– Дорогой, как я рада, что ты благополучно добрался, – произнесла Юля певучим голосом. – К тебе выйду я, а, нет, не я, у меня волосы мокрые, мой человек выйдет… с нашивкой на рукаве «БЬЮТ». Только мне надо его разыскать, он, кажись, в комнате охраны пуговицы чистит. Они все у меня чистюли, обрати внимание. Собаки и охранники причесаны, прилизаны, как у английской королевы. Ты его не бойся: у него взгляд, как у некастрированного быка. Оставь ключ в машине: ее заведут в гараж, а ты ни о чем не беспокойся, поднимайся в мои покои: твоя Афродита ждет тебя с нетерпением.

Виктор Писоевич убедился в том, что он правильно поступил, сделав звонок Юлии, ибо охрана оказалась совершенно незнакомой. Юля меняла охрану раз в квартал, все молодчики были заменены, даже собаки оказались другие, – все нервные, все подозрительные, начиная от начальника охраны, двухметрового амбала, и кончая рычащим бульдогом за металлической сеткой.

Плечистый человек двухметрового роста по фамилии Давимуха вышел в ботфортах на толстой подошве, окованной металлом, и зарычал, как раненый лев:

– Гм-м-м, кто здесь к великой Юлии? Ты, что ли?

– С кем имею честь?

– Давимуха, Давигость, как тебе больше ндравится, – пробасил Давимуха, протягивая ладонь, похожую на саперную лопату.

Виктор Писоевич порылся в кармане, доставая книжечку оранжевого цвета.

Давимуха выхватил удостоверение у него из рук, внимательно сверил фотографию с оригиналом и отрицательно покрутил головой, а потом громко крикнул: «Ар-рестовать!»

Тут же подошли два амбала, отвели руки назад будущему президенту и надели наручники.

– Позвоните Юлии и поднесите трубку к моему уху, – взмолился Вопиющенко.

Вскоре выбежала Юлия в теплом, длинном халате до пят и с замотанной головой. Она постояла за колонной, хихикнула несколько раз, затем взяла колокольчик в левую руку и сделала несколько движений. Давимуха моргнул, гостя отпустили.

– Витюша, дорогой, извини нас. Это твое лицо виновато, вернее, я виновата, мне надо было выйти самой, а не посылать телохранителя. У тебя лицо сейчас совсем другое, чем на фотографии, и телохранитель Давимуха тебя не узнал. Пшел отсюда, Давимуха.

Бульдог зашелся лаем, как бешеный, и подпрыгивал так высоко, что если б не было ограждения сверху, он преодолел бы трехметровую высоту забора и выскочил наружу.

Юлия увела гостя в свою приемную, оставила его на какое-то время одного, а потом явилась в модном мужском костюме, сработанном во Франции, села на колени своему благодетелю, будущему президенту страны, находящейся в центре Европы. Широкий ремень с золотой пряжкой, умеренно стянутый на брюках, вдавливал едва заметный животик, слегка покрытый жирком, а белоснежная рубашка под расстегнутым на все пуговицы пиджаком, очерчивала красивую грудь, хранящую притягательную силу.

Мощная плетеная коса, веночком уложенная на голове, подчеркивала царское величие хозяйки. Это величие подтверждалось не только тяжелой косой, но и походкой, плавной, легкой, уверенной, манящей. Юлия расплылась в улыбке, как жена Вити Катрин, обнажая белые ровные зубы, а губки, от природы тонкие, свидетельство жесткого, упрямого характера, растянулись так, что посинели по краям. Она подставила эти губы для дипломатического поцелуя.

– Я должна сообщить тебе нехорошую новость! Ты первый человек, которому я это сообщаю. Только тебе я могу доверить свою тайну. Даже мужу пока говорить не буду. Кстати, я отослала его в Англию… на полгода. Он встретится там не только с английскими лордами, но и с Борисом Березовско-Гнильским. Как ни странно, мне этот паршивый еврей оказался необходим. Да, да, необходим. Я понимаю, какой скандал разразится, если это станет достоянием всех.

– Что…?

– Ты пока молчи, ни о чем не спрашивай, – властно произнесла Юлия, и ее ладошка мгновенно очутилась на губах великого человека. – Я тебе этого не говорила: не возникало такой необходимости. Короче, я в свое время часто ездила в Москву, это было еще при Павле Лазаренко, который теперь, бедный, отдувается в Сан-Франциско, – так вот, я ездила по его поручению, встречалась с российскими олигархами и чиновниками из военного ведомства. Короче, получилось так, что передо мной оказались мешки с туго набитыми долларами и эти доллары как бы говорили: бери нас, Юлия, приюти нас, мы тебе сослужим добрую службу. Руки у меня дрожали, холодный пот прошиб все тело, я трижды отходила от этих мешков и все говорила «нет» и все же снова возвращалась к ним, чтоб взгромоздить их на свои худые плечи. Но они были так тяжелы, что даже мой сопровождающий в этой поездке Бенедикт Тянивяму, не смог бы поднять их. Я стояла и плакала над ними. Но тут мне на помощь пришли два молодых человека. Они схватили эти мешки, и один из них, с короткими усиками, произнес: