Том 1. Стихотворения 1838-1855 - Николай Некрасов

«Ах, были счастливые годы!..»*

Ах, были счастливые годы!Жил шумно и весело я,Имел я большие доходы,Со мной пировали друзья;

Я с ними последним делился,И не было дружбы нежней,Но мой кошелек истощился —И нет моих милых друзей!

Теперь у постели больного —Как зимняя вьюга шумит —В ночной своей кофте, суровоСтаруха-Забота сидит.

Скрипя, раздирает мне ухоЕе табакерка порой.Как страшно кивает старухаСедою своей головой!

Случается, снова мне снитсяТо полное счастья житье,И станет отраднее битьсяИзнывшее сердце мое…

Вдруг скрип, раздирающий ухо, —И мигом исчезла мечта!Сморкается громко старуха,Зевает и крестит уста.

За городом*

«Смешно! нас веселит ручей, вдали журчащий,И этот темный дуб, таинственно шумящий;Нас тешит песнею задумчивой своей,Как праздных юношей, вечерний соловей;Далекий свод небес, усеянный звездами,Нам кажется, простерт с любовию над нами;Любуюсь месяцем, оглядывая даль,Мы чувствуем в душе ту тихую печаль,Что слаще радости… Откуда чувства эти?Чем так довольны мы?.. Ведь мы уже не дети!Ужель поденный труд наклонности к мечтамЕще в нас не убил?.. И нам ли, беднякам,На отвлеченные природой наслажденьяСвободы краткие истрачивать мгновенья?»

— Э! полно рассуждать! искать всему причин!Деревня согнала с души давнишний сплин.Забыта тяжкая, гнетущая работа,Докучной бедности бессменная забота, —И сердцу весело… И лучше поскорейСудьбе воздать хвалу, что в нищете своей,Лишенные даров довольства и свободы,Мы живо чувствуем сокровища природы,Которых сильные и сытые землиОтнять у бедняков голодных не могли…

Старики*

Неизбежные напасти,Бремя лет, трудов и злаУнесли из нашей страстиМного свету и тепла.

Сердце — времени послушно —Бьется ровной чередой,Расстаемся равнодушно,Не торопимся домой.

Что таиться друг от друга?Поседел я — видишь ты;И в тебе, моя подруга,Нету прежней красоты.

Что ж осталось в жизни нашей?Ты молчишь… печальна ты…Не случилось ли с Парашей —Сохрани господь — беды?..

Прекрасная партия*

У хладных невских берегов,В туманном Петрограде,Жил некто господин ДолговС женой и дочкой Надей.

Простой и добрый семьянин,Чиновник непродажный,Он нажил только дом один —Но дом пятиэтажный.

Учась на медные гроши,Не ведал по-французски,Был добр по слабости души,Но как-то не по-русски:

Есть русских множество семей,Они как будто добры,Но им у крепостных людейСчитать не стыдно ребры.

Не отличался наш ДолговТакой рукою бойкойИ только колотить тузовЛюбил козырной двойкой.

Зато господь его взыскалСвоею благодатью:Он город за женою взялИ породнился с знатью.

Итак, жена его былаНаклонна к этикетуИ дом как следует вела, —Под стать большому свету:

Сама не сходит на базарИ в кухню ни ногою;У дома их стоял швейцарС огромной булавою;

Лакеи чинною толпойТеснилися в прихожей,И между ними ни однойКривой и пьяной рожи.

Всегда сервирован обедИ чай весьма прилично,В парадных комнатах паркетТак вылощен отлично.

Они давали вечераИ даже в год два бала:Играли старцы до утра,А молодежь плясала;

Гремела музыка всю ночь,По требованью глядя.Царицей тут была их дочь —Красивенькая Надя.

Ни преждевременным умом,Ни красотой нималоВ невинном возрасте своемОна не поражала.

Была ленивой в десять летИ милою резвушкой:Цветущ и ясен, божий светКазался ей игрушкой.

В семнадцать — сверстниц и сестрицВсех красотой затмила,Но наших чопорных девицСобой не повторила:

В глазах природный ум играл,Румянец в коже смуглой,Она любила шумный балИ не была там куклой.

В веселом обществе гостейЖеманно не молчалаИ строгой маменьки своейГлазами не искала.

Любила музыку онаНе потому, что в моде;Не исключительно лунаЕй нравилась в природе.

Читать любила иногдаИ с книгой не скучала,Напротив, и гостей тогдаИ танцы забывала;

Но также синего чулкаВ ней не было приметы:Не трактовала свысокаУченые предметы,

Разбору строгому ещеНе предавала чувствоИ не трещала горячоО святости искусства.

Ну, словом, глядя на нее,Поэт сказал бы с жаром:«Цвети, цвети, дитя мое!Ты создана недаром!..»

Уж ей врала про жениховУслужливая няня.Немало ей писал стиховКузен какой-то Ваня.

Мамаша повторяла ей:«Уж ты давно невеста».Но в сердце береглось у нейНезанятое место.

Девичий сон еще был тихИ крепок благотворно.А между тем давно женихК ней сватался упорно…

То был гвардейский офицер,Воитель черноокий.Блистал он светскостью манерИ лоб имел высокий;

Был очень тонкого ума,Воспитан превосходно,Читал Фудраса и ДюмаИ мыслил благородно;

Хоть книги редко покупал,Но чтил литературуИ даже анекдоты зналПро русскую цензуру.

В Шекспире признавал талантЗа личность ДездемоныИ строго осуждал Жорж Санд,Что носит панталоны;

Был от Рубини без ума,Пел басом «Caro mio»И к другу при конце письмаПриписывал: «addio».

Его любимый идеалБыл Александр Марлинский,Но он всему предпочиталТеатр Александринский.

Здесь пищи он искал уму,Отхлопывал ладони,И были по сердцу емуИ Кукольник и Кони.

Когда главою помавал,Как некий древний магик,И диким зверем завывалШирокоплечий трагик,

И вдруг влетала, как зефир,Воздушная Сюзета —Тогда он забывал весь мир,Вникая в смысл куплета.

Следил за нею чуть дыша,Не отрывая взора,Казалось, вылетит душаС его возгласом: «фора!»

В нем бурно поднимала кровьВсе силы молодые.Счастливый юноша! любовьОн познавал впервые!

Отрада юношеских лет,Подруга идеалам,О сцена, сцена! не поэт,Кто не был театралом,

Кто не сдавался в милый плен,Не рвался за кулисыИ не платил громадных ценЗа кресла в бенефисы,

Кто по часам не поджидалЗеленую каретуИ водевилей не писалНа бенефис «предмету»!

Блажен, кто успокоил кровьОбычной чередою:Успехом увенчал любовьИ завелся семьею;

Но тот, кому не удалисьИсканья, — не в накладе:Прелестны грации кулис —Покуда на эстраде,

Там вся поэзия души,Там места нет для прозы.А дома сплетни, барыши,Упреки, зависть, слезы.

Так отдает внаймы другимСвой дом владелец жадный,А сам, нечист и нелюдим,Живет в конуре смрадной.

Но ты, к кому души моейЛетят воспоминанья, —Я бескорыстней и светлейНе видывал созданья!

Блестящ и краток был твой путь…Но я на эту темуВам напишу когда-нибудьОсобую поэму…

В младые годы наш геройК театру был прикован,Но ныне он отцвел душой —Устал, разочарован!

Когда при тысяче огнейВ великолепной зале,Кумир девиц, гроза мужей,Он танцевал на бале,

Когда являлся в маскарадВо всей парадной форме,Когда садился в первый рядИ дико хлопал «Норме»,

Когда по Невскому скакалС усмешкой губ румяныхИ кучер бешено кричалНа пару шведок рьяных, —

Никто б, конечно, не узналВ нем нового МанфредаНо ах! он жизнию скучал —Пока лишь до обеда.

Являл он Байрона чертыВ характере усталом:Не верил в книги и мечты,Не увлекался балом.

Он знал: фортуны колесоПленяет только младость;Он в ресторации ДюсоДавно утратил радость!

Не верил истине в друзьях —Им верят лишь невежды, —С кием и с картами в рукахПознал тщету надежды!

Он буйно молодость убил,Взяв образец в Ловласе,И рано сердце остудилУ Кессених в танцклассе!

Расстроил тысячу крестьян,Чтоб как-нибудь забыться…Пуста душа, и пуст карман —Пора, пора жениться!

Недолго в деве молодойТаилося раздумье…«Прекрасной партией такойПренебрегать — безумье», —

Сказала плачущая мать,Дочь по головке гладя,И не могла ей отказатьРастроганная Надя.

Их сговорили чередойИ обвенчали вскоре.Как думаешь, читатель мой,На радость или горе?…

«О письма женщины, нам милой…»*