Рецепт вранья - Одри Дивон

К концу моей тирады она сидела оглушенная, не произнося ни звука. Потом достала крошечный кошелечек с индейским орнаментом, вызвав во мне новую волну ненависти, уже конкретно к этому практичному кошелечку, в который, выходя из дома, она кладет ровно три евро, чтобы было чем расплатиться за бокал вина. Три евро и ни центом больше — дабы не было искушения заказать второй бокал. Она поднялась и сказала: «Дорогая Рафаэла, ты серьезно больна. Ты слишком давно ничего не делаешь и совершенно не думаешь о будущем. Не представляю, что с тобой станет». В уголках ее глаз дрожали еле заметные скромные слезинки. Выходя, она хлопнула дверью — высшее проявление бунтарства, на какое способно подобное создание. Я тоже ушла, преисполненная злобы и счастья. Я чувствовала облегчение. Мне удалось обрубить худшую часть себя.

7

За пару-тройку недель я более или менее освоилась. Покупатели к нам заходили однотипные — средний класс, секретарши в шмотках из испанских универмагов, будущие домохозяйки, с пальцами уже слегка траченными слишком частым употреблением моющих средств, и женихи в костюмах-тройках. От них веяло недолговечной радостью, которой вскоре — это чувствовалось — предстоит сгинуть под тоннами разогретых в микроволновке блюд, яростным детским плачем (зубки режутся!) и бессонницей конца месяца, когда непонятно, на что жить до зарплаты. Я смотрела на них и угадывала, как начнут преждевременно стареть их руки, покрываясь пятнистой сыпью, мозолями и шрамами. Меня восхищало то непостижимо веселое смирение, с каким они, улыбаясь во весь рот, дружными рядами шагали на гильотину. Полагаю, ежедневное близкое общение со всей этой публикой стало для меня самой надежной прививкой против брака. Впрочем, мне нравилось ощущать себя хозяйкой зала, точно знающей, где что лежит, и способной с закрытыми глазами найти в подвале нужную модель. В этой лавке я чувствовала себя как дома. Привыкла к абсурдным требованиям клиентуры. На работу являлась вовремя, консультировала покупателей — не всегда удачно, зато без нахальства, и с нетерпением ждала обеденного перерыва, чтобы остаться с глазу на глаз с девчонками.

В тот день Синди за обедом сообщила нам, что познакомилась с одним человеком. Даже ее смелое декольте сияло широченной улыбкой. Лола выслушала новость с материнской подозрительностью. «Кем он работает? Опять какой-нибудь бармен, мечтающий стать киноартистом?» Ничего подобного, затрясла головой Синди. Он специалист по финансам, хорошо получает. Красивый. Обаятельный. Похоже, словарь Синди включал в себя от силы десятка полтора лексических единиц. Очевидно, в отсутствие технических средств, потребных для осмысления сложности окружающего мира, жизнь невероятно упрощается. Лола тем временем продолжала наступать, облизывая перепачканные майонезом пальцы. «Где ты с ним познакомилась? В ночном клубе? Ха, значит, он бабник». Но Синди не сдавалась. Удары она принимала со стойкостью боксера, не моргнув глазом. Старая Огюстина, как обычно, делала вид, что поглощена мытьем стаканов, а сама, ушки на макушке, не пропускала ни слова из нашего разговора. К третьему раунду она решила, что арбитру пора вмешаться.

— Отстань от нее, Лола! И почему тебе так неймется, если у людей все хорошо? — спросила она.

Глаза Лолы выстрелили смертоносной пулеметной очередью.

— Моешь стаканы, Огюстина, и мой себе! Ты, что ли, будешь ее утешать, когда через три недели ее финансист свалит с болгарской манекенщицей?

— Может быть, этого не случится, — позволила себе заметить я.

— Ты еще будешь тут рассуждать! — рявкнула Лола. — Вы что, клуб организовали? Лига защиты права на несчастную любовь? Я давным-давно знаю Синди и знаю, чем кончаются ее романы. Ничем хорошим.

Синди наконец соизволила опустить голову к своему декольте, с которого слетела вся веселость.

— Ну конечно, опять я выступаю в роли монстра, — снова заговорила Лола. — А все почему? Потому что ты, Синди, не удосужилась рассказать этим адвокатам, которые спешат тебе на помощь, что это твоя третья попытка выйти замуж. Причем первые две с треском провалились. Первый джентльмен бросает мадемуазель в двадцати метрах от алтаря, потому что неожиданно понимает, что любит не невесту, а ее подружку. Классика жанра! Но ничего, горький опыт — тоже опыт, и ровно через год она заключает помолвку с еще одним кретином, на сей раз итальянцем. Правда, длится счастье недолго — всего несколько дней. А потом он собирает вещички. Без него дела на родине пришли в полный упадок, и вообще у него ностальгия. Странно, но, пакуя чемодан, наш возлюбленный с горячей южной кровью кое-что забывает. Нет, он взял и зубную щетку, и крем от солнечных ожогов. А забыл он предупредить свою невесту. И вот приходит она вечером с работы, а тут такая радость — жениха и след простыл! Но Синди у нас — злостная рецидивистка. Ну не желает она свыкнуться с идеей, что судьба послала ей в дар иммунитет к священному союзу. Нет, она будет выпрашивать кольцо на палец у каждого встречного козла! В данный момент она работает над составлением мишленовского гида по всем придуркам Европы. Каждый раз клянется, что больше — ни-ни, и, как запойный пьяница, после первой же рюмки — опять за старое, опять пошла куролесить. Так что вы уж меня извините за недоверчивость, но, знаете ли, были прецеденты. А ты, Синди, зря молчишь. Ты можешь, конечно, закатывать свои дивные глазки и корчить из себя оскорбленную добродетель, но только в следующий раз, когда надо будет бежать к Жерару и слезно его умолять взять назад свадебное платье, потому что ты его так ни разу и не надела, ну разве что примерила, на меня не рассчитывай, ясно тебе?

Лола решительным жестом сунула руки в карманы пальто, явно опасаясь, что не сдержится и влепит кому-нибудь по морде. Развернулась на каблуках и ушла, оставив Синди размышлять над остывшим куском мяса. Занавес. Завсегдатаи ресторанчика были в восторге — будет о чем почесать языками до самого конца обеденного перерыва.

— Я знаю, что она права, — выдохнула Синди. — Но разве обязательно было говорить мне все эти гадости?

Выглядела она жалко — на кончиках ресниц дрожало готовое пролиться отчаяние. Если честно, мне ее переживания были до лампочки. Синди была для меня не более чем элементом декорации, притом таким элементом, без которого я бы с удовольствием обошлась, поскольку понятия не имела, как к нему относиться. Ее наполовину искреннему, наполовину наигранному горю не хватало подлинной красоты, чтобы во мне вспыхнуло желание ее утешить. И я тоже бросила ее и дальше сидеть над своей тарелкой. Совесть меня не мучила: она ведь вроде как привыкла к тому, что все ее бросают. Я встала и побежала догонять Лолу.