Круг общения - Виктор Агамов-Тупицын

В.З.: Дело в том, что три года назад нас было всего тридцать человек на весь Советский Союз. Теперь положение изменилось коренным образом: пришло время соблазна. Появилась масса новых имен, скоропостижных карьер, людей совершенно иной формации. Волков, к примеру, а до него «Детский сад» и т. п. То есть сейчас рождается нормальная художественная ситуация, к которой нелегко приспособиться. Иначе говоря, настала эра конкуренции. Пора повзрослеть. А вместо этого мы, как и прежде, собираемся, болтаем и ни о чем не можем договориться. Болтовня – все, на что мы способны.

Ю.А.: Даже если все мы переругаемся как люди, наши работы все равно сохранят печать общности.

В.З.: Не говорите мне про общность. Я уже на ней обжегся.

Ю.А.(обращаясь к В. А.-Т. и М. М.-Т.): Знаете, было бы ошибкой считать эту беседу репрезентативной в том смысле, что если бы вы пришли завтра и задали те же самые вопросы, то мы наверняка отвечали бы совсем иначе.

В.А.-Т.: Получается, что вопросы всегда одни и те же, «вечные», тогда как ответы могут (или должны) меняться. Eine kleine Nachtmetaphysik…

Ю.А.: Но от этого сказанное не теряет своей правоты. Взять, к примеру, наше искусство: по существу, оно вполне укладывается в круг явлений, квалифицируемых как художественная болтовня. И это то, в чем нам нет равных.

Слово «апт-арт», промелькнувшее в споре между художниками, – это серия квартирных выставок в Москве в 1982–1983 годах. Хотя квартирные и студийные показы работ случались и прежде, выставляться под эгидой апт-арта стало стилем, а не просто «осознанной необходимостью», как это было в 1960-х и 1970-х годах. Одним из новшеств, привнесенных апт-артом в московский арт-мир, было эстетическое взаимопонимание, наличие не только нравственной (как у шестидесятников и семидесятников), но и творческой общности. Апт-арт можно сравнить с американским нью-вэйвом, возникшим как реакция на стерильность концептуализма, т. е. как следствие «голода» художников в отношении осязаемых форм, что в свою очередь привело к обновлению художественной среды, к выходу на подмостки нового поколения творчески озабоченных людей. Первая выставка была организована на квартире Никиты Алексеева в октябре 1982 года35. Смерть апт-арта (1984) была насильственной. Нескольким художникам пришлось отслужить в армии, куда их забрали с целью «перевоспитания». Однако движение сумело избежать дезинтеграции, возродившись в период гласности в виде мастерских в Фурманном и (позднее) в Трехпрядном переулках.

Различия между концептуалистами («отцы») и аптартистами («дети») сформулированы в диалоге Монастырского и Паниткова о 1970-х годах в 10-м томе «Поездок за город», где говорится о «дурной энергии» группы «Мухомор» и об «отступлении от метафизики в сторону профанации» и «капустника»36. Сходство в том, что и те и другие разрабатывали «проблему персонажа»37. У медгерменевтов это шахматист Алехин, у Елагиной и Макаревича – Лепешинская и Новикова-Вашенцева, а также Буратино (в юности и в зрелом возрасте), у Юрия Альберта – художник «карандаш», у Вадима Захарова – мадам Шлюз, у Константина Звездочетова – вампир Ильич из серии «Пердо», у Георгия Кизевальтера – Вася и т. п. В 1984 году Кизевальтер сделал так называемый «зонтичный» альбом, составленный из фотографий московских альтернативных художников. Каждый из позировавших, будь то на улице или в помещении, заснят с зонтиком, присутствие которого наводит на ассоциацию с Джойсом, вернее, с его фразой в «Поминках по Финнегану»: «Любишь меня, люби мой зонтик».

Наиболее радикальным решением проблемы отцов и детей служит фотосерия Захарова «Я приобрел врагов» (1982). На каждой из фотографий Захаров запечатлен с протянутой вперед ладонью. На ней написаны такие фразы, как: «Штейнберг, вы же припудренный Малевич», «Булатов, вы блефуете: сейчас это опасно» или «В Кабакове и Янкилевском есть что-то волчье». Наряду с Захаровым, интересные работы делали участники группы «Мухомор», а также Андрей Филиппов. Его «Ветхий Завет» (1989) и «Тайная Вечеря» (1989) выставлялись на выставке «Between Spring and Summer: Soviet Conceptual Art in the Era of Late Communism» в Бостонском институте современного искусства (1990).

На выставке «Приватизация» (München, Künstlerwerkstatt Lotringer Strasse, 1995) длинный ряд «писем Ван Гога», предназначенных для «чтения на ощупь», был протянут Альбертом по стенам отведенной ему комнаты (см. ил. 7.3). Если «чтение на ощупь» – способ тактильного присвоения символических ценностей, то в этом контексте можно интерпретировать и картину Альберта «Я не Джаспер Джонс» (1981), написанную в стиле Джаспера Джонса. Работа замечательна тем, что она предвосхитила «искусство апроприации» (вошедшее в моду на Западе в середине 1980-х годов). Ощупывание предметов в темноте беспамятства перекликается с идеей «ласки и прикосновения» у Левинаса38, прикосновения к небытию – к смерти, наводящей «уют» в доме бытия. Этот эскапистский и меланхолический «рай в носовом платке», загробный мир в миниатюре (на рисовом зерне), предусматривает упразднение негативности, что, собственно, и случилось впоследствии с художниками концептуальной школы. Тем более что иконоборческий жест никогда не был популярен среди учредителей московского концептуализма, в чем его отличие от соц-арта.

7.3

Юрий Альберт, инсталляция «Автопортрет с закрытыми глазами» на выставке «Kraftemessen», Kunstlerwerkstadt Lotringer Strasse, Мюнхен, 1995. Выставка была организована Харлампием Орошаковым.

Негативность негативности рознь, и обмен мнениями между мной и Монастырским (А.М.) по поводу выставочных событий в Москве (2008) – лишнее тому подтверждение.

А.М.: Недавно прошла выставка Захарова в Джи-эм-джи. Посылаю фото. У Вадика представлена некая борьба между сакральным (православным, католическим) и секулярным (протестантизм русского авангарда в виде красных клиньев, вбитых в иконные троны).

В.А.-Т.: Помню странное впечатление, произведенное его бюрократическими папками на выставке «Россия!» в музее Гуггенхайма. Ассоциации с Кафкой и Борхесом проясняют ситуацию, но этого недостаточно. Вадик, вообще говоря, прекрасный перформансист. У него всегда получались необычайно живые, убедительные работы в жанре видеои фотоакций. Достаточно вспомнить его «пиратскую» серию («Пиратство – это то, что сейчас нужно!», 1982), борьбу сумо, стеклянный кабинет Адорно во Франкфурте и т. д. У Дэмиана Херста в роли Адорно выступала тигровая акула. Ты, конечно, со мной не согласишься из этических соображений. Друзья – священные коровы. Му-у-у-у-у…

Захаров участвовал в групповой выставке «Русский контрапункт», открывшейся в Лувре в октябре 2010 год39. Там же состоялся симпозиум, на котором (помимо меня) выступали Илья и Эмилия Кабаковы, Маргарита Мастеркова-Тупицына, Вадим Захаров и Юрий Лейдерман. Будучи модератором, я должен был заранее составить вопросы и поделиться впечатлениями об увиденном. Цейтнот не позволил прокомментировать акцию Лейдермана («Geopoetics») в нижней части музея, где девушки в национальных нарядах рубили капусту с большой пользой для себя и других. Если это деконструкция, то есть два варианта: либо она предназначена для домашнего пользования, либо ее мишень – расхожий образ России, укорененный в сознании Запада. В первом случае контекст не прочитывается: западная аудитория в него не «врубается». Во втором случае она (эта аудитория) воспринимает его на свой лад – как подтверждение своих представлений о том, что такое «культурный досуг» в странах Восточной Европы. Деконструкция не срабатывает, и та доза негативности, которая в ней заложена, перерабатывается в позитив – в жест аффирмации. Либо автор забыл, что деконструкция – контекстуальное мероприятие, либо он решил приобщить нас к мазохистской традиции à la russe, и если это так, то я его хорошо понимаю.