Школьная осень - Сергей Борисович Рюмин

«тяжелой» статье. Это ж для него, как минимум, премия и ступенька вверх!

— Олег Иванович! — взмолился Шишкин. — А если к его начальнику? К городскому прокурору Белкину сходить поговорить?

Красавин тяжело вздохнул, достал из кармана сигареты. Ловко вышиб из пачки одну, сунул в рот, прикурил. Потом опомнился, протянул пачку Шишкину. Тот отрицательно качнул головой.

Подполковник подошел к окну, открыл створку.

— Ты же знаешь, какие у нас сейчас отношения с прокурорскими, — задумчиво сказал он. — Белкин нас на дух не переносит. А областной, Лейдер, это уровень генерала. Сомневаюсь, что Воронцов к генералу с просьбой насчет Киселевой пойдет. Хотя, если обыграть в нужном ключе, мол, заслуженный сотрудник, всё такое… Может, и пойдет. Но весь вопрос — пойдет ли генерал к Лейдеру даже из-за заслуженного, но всё же пенсионера?

Шишкин молчал. Красавин посмотрел на него, ожесточенно затушил окурок в пепельнице.

— Георгичу я в любом случае доложу, — сказал он. — А ты тоже подумай, помозгуй. Может, у кого-то из твоих подходы к этому Ожогину имеются. Может, кто-то с ним водку пьянствовал, безобразия вместе нарушал, на рыбалку ездил, в бане парился, наконец! Озадачь ребят, поспрошай!

— Поспрошаю, — с некоторой тоской сказал Шишкин. — Только это вряд ли. Кто мои пацаны, и кто он?

Он встал:

— Я пойду, Иваныч?

— Иди, иди, Вень Венич! Будем думать…

У двери Шишкин обернулся и сказал:

— А пока мы думаем, бабка в КПЗ сидит, клопов кормит…

* * *

Следственный изолятор

Сутки назад

— Получите, распишитесь! — конвойный толкнул Марию Гавриловну кулаком в спину между лопаток, продвигая её вперед, в комнату приема арестованных.

В комнате за пустым столом сидел контролёр — старший сержант-сверхсрочник внутренних войск, характерный представитель коренных народов среднеазиатского региона. Кроме него были еще две женщины, тоже контролёры, сержанты внутренних войск, сотрудники СИЗО. Конвойный бросил на стол папку, дело арестованной и вышел.

Контролёр за столом улыбнулся, растягивая и без того узкие глаза, раскрыл дело.

— Так, Киселева Мария Гавриловна 1911 года рождения, — прочел он с едва заметным акцентом, поднял на неё глаза, цыкнул. — Ай-яй-яй! Ну, ни фига себе! У них там, что, ошибка, наверное? Писать грамотно разучились? У тебя какой год рождения, тётка?

Мария Гавриловна скривилась:

— Всё там правильно написано. Здоровый образ жизни. Слышал про такой? И еще учти, гражданин старший сержант, что я отношусь к категории «бс» (бывший сотрудник — прим. авт.). Полковник милиции в отставке, к вашему сведению.

— Да мне пофиг! — засмеялся азиат. — У нас тут и генералы раком стояли! И ты встанешь.

— Ну, ну, — критически хмыкнула тётя Маша. — Еще посмотрим, кто встанет. Начальник оперчасти Коля Сизов здесь?

— Николай Николаевич ушел на пенсию еще три года назад, — буркнула в ответ стоявшая за спиной контролёрша с резиновой палкой. — Вставай мордой к стене, руками упереться, ноги на ширину плеч!

— А этот будет на меня таращиться? — поинтересовалась Мария Гавриловна, вставая лицом к стене. — Как же приказы, инструкции?

— Встала, блин! — вызверилась контролерша, вроде несильно перетягивая палкой её вдоль спины. — Поговори еще!

Тем не менее, от этого удара Киселева аж выгнулась назад дугой, застонала.

— Поговорим, — сквозь зубы пообещала она. — Вот завтра на допрос к прокурору съезжу, после него и поговорим!

И тут же получила палкой по ногам.

— Раздевайся!

После унизительного досмотра-обыска (старший сержант так и не вышел, падла!), когда обе бабы-контролёрши не побрезговали осмотреть её даже «там», прощупали все швы на одежде, одна из сотрудниц почесала затылок:

— Куда ж её определять-то?

— В сорок третью ведите! — буркнул старший сержант. — До завтра там посидит, а потом определимся.

— Нельзя её туда, — заметила сотрудница. — Она ж «б/с».

— Нету у меня бабских «красных» камер, — развел руками контролер. — Уже год, как нет. До утра посидит, ничего с ней не случится!

— А если случится? — продолжала настаивать сотрудница.

— Да и хрен с ней, — отмахнулся контролер.

— Ну, смотри, — пожала плечами сотрудница. — С тебя спрос будет…

Тяжелая обитая металлом дверь с лязгом захлопнулась за её спиной. В лицо пахнуло давно забытой вонью из смеси табака, немытого тела и химии, которой в СИЗО периодически обеззараживали помещения, нары, обрабатывали одежду.

Мария Гавриловна с кривой ухмылкой огляделась вокруг. Камера-квадрат размером 4 на 4, три двухъярусные кровати. Точнее, даже не кровати, а сбитые из досок нары-стеллажи. Впрочем, надо отдать должное неизвестным умельцам — нары были сбиты добротно и даже красиво выглядели. Отполированы, обработаны лаком и затейливой резьбой. Прямо художественное произведение, а не лежанка для зэков!

Посередине, между нарами стояли, едва умещаясь, узкий стол и три табурета. Слева от двери — унитаз-параша и железная проржавевшая раковина с краном.

В камере обитали семь человек, семь женщин разного возраста. Самой молодой, обитавшей у входа на втором «этаже», наверное, едва исполнилось 16. Самой старой, кроме тети Маши, сидела прямо у двери бабка примерно её возраста, лет под 70. Сейчас они все сидели на нарах, кто внизу, кто вверху, свесив ноги, и выжидающе смотрели на «новенькую». Только одна, сидевшая за столом, невысокая толстая бабища с неприятным рябым лицом и свернутым набок носом, как только тётю Машу втолкнули в камеру, вскочила и заорала хриплым голосом:

— Да вы охренели совсем! Дышать и так уже нечем, а вы нам в хату еще людей пихаете!

Но дверь уже захлопнулась. Рябая толстуха, одетая в домашний пёстрый байковый халат, вразвалочку подошла к тёте Маше, встала перед ней и рыкнула:

— Кто такая? Обзовись!

И тут же, не давая ответить:

— Чего пришла? Звездуй отсюда обратно! Нету здесь свободных мест.

И вмазала ей кулаком в живот. От неожиданности Мария Гавриловна охнула и согнулась. Толстуха выхватила у неё из рук её дело, раскрыла и прочитала:

— Киселева Мария Гавриловна, статья 102, пункт «д». Ого!

Повернулась к ней и поинтересовалась:

— Это ж кого ты, болезная, завалила-то?

Обитатели камеры молчали. Киселёва выпрямилась, огляделась вокруг, протянула руку за своим делом. Толстуха отдёрнула руку, то ли рыкнула, то ли заржала, поддразнивая тётю Машу.

Мария Гавриловна криво усмехнулась, не поддаваясь на провокацию дальше за делом тянуться не стала, толкнула сидящих на ближайшей то ли кровати, то ли нарах:

— Двигайся!

— Э, не