Говори - Лори Андерсон

Психолог сегодня опаздывает, так что я сижу невидимая на красном пластиковом стуле, пока секретарь быстро пересказывает добровольцу из родительского комитета новости о Петракисе. Родители Дэвида наняли крупного, противного, дорогого адвоката. Он угрожает подать иск против школы и мистера Шеи за его непрофессионализм по отношению к соблюдению гражданских прав. Магнитофон Дэвида в классе позволит фиксировать «потенциальные будущие нарушения». Секретарь не кажется слишком расстроенной от того, что мистера Шею могут записать на пленку. Готова спорить, она знает его лично.

Дэвид, должно быть, упомянул днем своему адвокату о неприятной обработке глазами, потому что на следующий день сзади в классе установлена видеокамера. Дэвид Петракис мой герой.

Вомбаты рулят!

Я позволяю Хизер рассказать мне о подготовке к Зимнему Собранию. Она ненавидит сидеть в одиночестве почти так же, как и я. Марты не зовут ее сидеть с ними своим высочайшим приглашением. Она подавлена, но пытается не показывать этого. Точно в стиле Март она носит зеленый свитер с огромным лицом Санты, красные леггинсы и пушистые ботинки. Слишком, слишком идеально. Я отказываюсь носить что-либо с выраженной сезонностью.

Хизер отдает мне мой рождественский подарок раньше — сережки-колокольчики, которые звенят, когда я поворачиваю голову. Это означает, что я должна подарить ей что-нибудь. Может, я пойду на благотворительную распродажу и куплю ей ожерелье дружбы. Это в ее стиле. Колокольчики — отличный выбор. Я качаю головой на протяжении всей речи Самого Главного, чтобы заглушить его голос. Оркестр играет неузнаваемую мелодию. Хизер говорит, что школьное правление не позволяет играть рождественские гимны, или песни к хануке или мелодии кванзаы. Вместо мультикультуры мы получаем отсутствие культуры.

Гвоздь собрания — объявление нового названия и талисмана. Самый Главный зачитывает результаты голосования: Пчелы — 3 голоса, Айсберги — 17, Оседлавшие Холмы — 1, Вомбаты — 32. Остальные 1547 проголосовали неразборчиво или за тех, кого не было в списке. Мерриуэзерские Вомбаты. Как приятно звучит. Мы Вомбаты, ошалевшие, злобные Вомбаты! Озабоченные, ушедшие в себя, плаксивые, таинственные Вомбаты. По дороге к моему автобусу мы пропускаем чирлидерш Рейвен и Амбер. Они хмурят брови, изо всех сил пытаясь зарифмовать слово «вомбат». Демократия — чудесная система.

Зимние каникулы

Школа закончилась и у нас есть два дня до Рождества. Мама оставила записку, сообщающую, что я могу поставить елку, если хочу. Я достаю елку из подвала и ставлю на подъездной дорожке к дому, так что я могу снять с нее метлой пыль и паутину. Из года в год мы оставляем на ней огни. Все что мне надо сделать — развесить украшения. Есть в Рождестве что-то, требующее спиногрызов.

Маленькие дети делают Рождество забавным. Мне интересно, могли бы мы арендовать одного на праздники. Когда я была маленькой, мы покупали настоящую елку и допоздна пили горячий шоколад в поисках единственно верного места для специальных украшений. Как будто родители разочаровались в волшебстве, когда я поняла, что Санты не существует. Может быть, мне не стоило говорить им, что я знаю, откуда берутся подарки. Это разбило их сердца.

Готова спорить, если бы я не родилась, сейчас они бы уже развелись. Я уверена, что я была огромным разочарованием. Я не хорошенькая или умная или спортивная. Я совсем как они — обычный трутень, наряженный в тайны и ложь. Не могу поверить, что мы будем продолжать играть до моего выпускного. Это позор, что мы не можем просто признать, что потерпели неудачу как семья, продать дом, разделить деньги и заняться своими жизнями.

Счастливого Рождества. Я звоню Хизер, но она пошла по магазинам. Что бы делала Хизер, если б была тут, а в доме не ощущалось духа Рождества? Я притворюсь Хизер. Я укутаюсь в придурковатую зимнюю одежду, оберну вокруг шеи шарф и погружусь в сугроб. Задний двор великолепен. Деревья и кустарники полностью покрыты льдом, отражающим солнечный свет во что-то мощное. Теперь мне просто надо сделать снежного ангела.

Я топаю к незаметному участку снега и позволяю себе упасть назад. Шарф скользит по моему рту, так как я машу крыльями. Влажная шерсть пахнет как первая оценка, когда идешь с школу холодным утром, а в перчатках звенит мелочь на молоко. Мы тогда жили в другом доме, доме поменьше. Мама работала в ювелирном и была дома после школы. У отца был начальник получше и он все время говорил о покупке лодки. Я верила в Санта Клауса.

Ветер шевелит верхушки деревьев. Мое сердце звенит как пожарный колокол. Шарф на моем рту слишком туг. Я снимаю его, чтоб можно было дышать. Влага на моей коже замерзает. Я хочу загадать желание, но не знаю, что пожелать. И на моей спине снег.

Я обрываю все ветки остролиста и несколько отростков сосны и несу их внутрь. Я связываю их вместе красной шерстью и устанавливаю на каминной доске и на обеденном столе. Это выглядит совсем не так красиво, как те украшения, которые делает леди в телевизоре, но в доме теперь пахнет лучше. Мне все еще хочется, чтобы мы могли взять ребенка на несколько дней.

На Рождество мы спим до полудня. Я дарю маме черный свитер, а отцу — диск с хитами шестидесятых. Они дарят мне набор из подарочных сертификатов, телевизор в мою комнату, коньки и альбом для рисования с угольными карандашами. Они говорят, что заметили — я рисую.

Я почти рассказала им прям здесь и сейчас. Слезы затопили мои глаза. Они заметили, что я пытаюсь рисовать. Они заметили. Я пытаюсь проглотить снежный ком в горле. Это будет нелегко. Я уверена, они подозревают, что я была на вечеринке. Может быть, они даже слышали, что я вызвала полицию. Но я хочу рассказать им все, пока мы сидим здесь у нашей пластмассовой елки, пока по телевизору показывают Рудольфа, красноносого северного оленя.

Я вытираю глаза. Они ждут с неуверенными улыбками. Снежный ком растет. Когда я добралась домой той ночью, их обоих не было. Обе машины уехали. Я должна была быть у Рэйчел всю ночь — они не ожидали меня, это точно. Я стояла под душем пока не закончилась горячая вода, потом я заползла в кровать и не спала. Мама подтянулась примерно к двум, папа — как раз к рассвету. Они не были вместе. Чем же они занимались? Я думаю, я знаю. Как я могу рассказать им о той ночи? Как я могу начать?

Рудольф сидит на своей плавучей льдине.

— Я независим, — объявляет он.

Папа смотрит на свои часы. Мама отправляет упаковочную бумагу в мусорную корзину. Они покидают комнату. Я все еще сижу на полу, держу бумагу и угольные карандаши. Я даже не сказала «Спасибо».

Тяжелые трудовые будни

У меня было два дня свободы, пока мои родители не решили, что я не собираюсь «околачиваться дома все каникулы». Я должна идти на работу с ними. Юридически я недостаточно взрослая, чтобы работать, но им все равно. Я провожу выходные в мамином магазине, сортируя все товары, которые вернули сварливые люди.

Хоть кто-нибудь в Сиракузах получает на Рождество то, что хотел? Уверена, что ничего подобного. Так как я несовершеннолетняя, мама запихивает меня в подвальную комнату-склад. Я должна складывать рубашки, скрепляя их одиннадцатью булавками. Остальные сотрудники смотрят на меня так, как будто я крыса, как будто мама послала меня в подвал, чтобы шпионить за ними. Я сворачиваю несколько рубашек, а затем отвечаю ударом на удар — достаю книгу. Они расслабляются. Я одна из них. Я тоже не хочу быть тут.

Мама точно знает, что я самовольничала, но в машине она ничего не говорит. Мы не уезжаем до наступления темноты, потому что у нее очень много работы. Продажи идут отвратительно — она даже не близко к той цели, которую установила. Грядут сокращения. Мы останавливаемся на светофоре. Мама закрывает глаза. Ее кожа безжизненного серого цвета, как нижнее белье, выстиранное столько раз, что вот-вот развалится. Я чувствую себя неловко от того, что не сложила для нее больше рубашек.

На следующий день они отправляют меня к папе. Он продает какие-то виды страховки, но я не знаю как или почему. Он устанавливает для меня в офисе складной стол. Моя работа — складывать календари в конверты, заклеивать их и наклеивать почтовые ярлыки. Он сидит за своим столом и болтает с приятелями по телефону.

Он принимается за работу с задранными на стол ногами. Он принимается смеяться со своими друзьями по телефону. Он принимается звонить, чтобы принесли ланч. Я думаю, он заслуживает складывать в подвале рубашки и помогать маме. Я заслуживаю смотреть кабельное или дремать, или даже пойти в гости к Хизер. К ланчу мой живот кипит от гнева. Секретарь отца говорит мне что-то приятное, когда приносит мой ланч, но я ей не отвечаю. Я мысленно бросаю кинжалы отцу в затылок. Злая-злая-злая.

У меня следующий миллион конвертов для заклеивания. Я провожу языком по клейкой полосе на клапане конверта. Острый край клапана режет мой язык. Я ощущаю вкус собственной крови. Внезапно в сознании выскакивает лицо ОНО. Весь гнев улетучивается из меня, как будто я сдувшийся воздушный шарик. Отец серьезно пугается, когда видит, сколько календарей я закровила. Он упоминает о необходимости профессиональной помощи. Мне почти приятно вернуться в школу.