По Америке и Канаде с русской красавицей - Андрей Троицкий

– Я его ругать не стану, – мне не хотелось спорить, – с таким жаром и внутренней убежденностью говорила Рита. – Ну, поскольку экскурсия по святым местам закончилась, нам надо пообедать.

Да, как русский поэт, и не просто поэт – сам Евтушенко, – может прожить четверть века в захолустной Талсе – загадка. Думаю, к исходу дней человеческую душу тянет к спокойствию и уединенности. А, впрочем, не знаю….

Последний раз я увидел Евтушенко, когда в 2015-м году он решил дать в Чикаго единственный, – как он сам сказал, – концерт. Собственно, это и не Чикаго, а пригород, и не концертный зал, а театральный зал обычной школы. Правда, весьма уютный: вокруг небольшой эстрады – ряды мягких кресел с бордовой плюшевой обивкой и в цвет кресел занавес.

Евтушенко, прихрамывая, вышел на эстраду, остановился. Пиджак с широкими ватными плечами, который он выбрал для этого вечера, оказался тоже бордово-красным, в мелкую черную клеточку, под ним рубашка, белая, в бордовую полоску. Брюки клетчатые – оранжевые с черным. Ничего себе расцветка – так ярко, что хочется зажмуриться… Вдобавок – кроссовки, которые никак не вязались с артистическим пиджаком. Евгений Александрович выглядел очень даже неплохо, а все эти широкие пиджаки, – беспроигрышный сценический образ. Если хочешь стать немного моложе, одевайся поярче. Прихрамывая дошагал до стула, отставил тросточку, сел, обвел пристальным внимательным взглядом лица людей, вставших с кресел. Прищурился.

– Чикаго… Давно я тут не был.

Он выложил из портфеля на журнальный столик стопку рукописных листков, поставил термос и сказал, что для начала почитает что-то из старья – "год назад написано". А позже – новое, недельной давности. Он читал без перерыва больше двух с половиной часов, даже к термосу не притронулся. И продолжил бы, но школа закрывается вечером – порядок железный, исключений ни для кого не делают.

Обычному "среднестатистическому" литератору, чтобы приготовить поэтическое блюдо, нужны следующие компоненты: любовь, соловей, луна, роза, туманная дымка, звездное небо… Евтушенко ничего такого не требуется. Его стихи рождаются из немыслимого ссора, из всякой дряни, которая для поэзии непригодна: отходов большего города, мусора его окраин. Например, из такой истории. На темной дороге молодые люди, видимо, не совсем трезвые, сбили медицинскую сестру. Этой молодой женщине Бог не дал своих детей, поэтому она ухаживала за чужими детьми, больными СПИДОМ. И называла их, чужих детей, – своими. И вот возвращалась домой после работы, тут из темноты вынырнула машина, ударила сзади.

Молодые люди поехали дальше, но вернулись к телу, лежавшему на обочине, добили женщину, – то ли прост так, то ли прикола ради, – очередью из автомата, а затем колесами переехали несколько раз. Осиротили больных детей. Ну, кто возьмется об этом стихи писать? Только брезгливо поморщатся: не поэзия, а сюжет для криминальной заметки в два абзаца. У Евтушенко из такой грязи стихи получаются.

– Я чувствую себя последним из могикан, – сказал глядя куда-то, в одному ему видимую даль. Он поднялся на вершину, а вершина оказалась голой, холодной и пустой. – Из поколения шестидесятников остался только я. И, может, еще несколько человек. Все ушли, но я вижу их глаза. Беллы, Булата, Сахарова…

Впрочем, у нас речь не о стихах. Рассказывая о своей судьбе в Америке, Евгений Александрович коснулся преподавательской работы в Талсе. Он ни словом не обмолвился о тоске по родине, о чужой земле, о хлебе, который на чужбине горек, о том, каково это для обласканного славой русского поэта – четверть века прожить в глубинке, почти в девяти тысячах километрах от Москвы. А ведь могло получиться весьма драматическое повествование, поучительное.

– В Талсу я приехал, когда в тамошнем маленьком частном колледже было пять тысяч студентов, – сказал Евгения Александрович. – А сейчас студентов двадцать пять тысяч, – он сделал эффектную паузу. Евтушенко прекрасно владеет этим редким мастерством – ставить паузы именно в тех местах, где они должны быть. – И это, – увеличение числа студентов в пять раз, – моя заслуга, – он скромно опускает взгляд и снова ставит паузу. – Да, одних китайцев пятьсот человек учится. Ходят на мой семинар про кино (есть у меня и такой), мы вместе смотрим один из самых любимых моих фильмов "Мост через реку Квай"…

Все-таки чужая душа – потемки.

С обедом в тот день повезло. Мы спустились вниз, в ресторан, заказали лучшие в мире стейки из Техаса. И в ожидании пили воду и разглядывали небольшой зал, стены которого с низу доверху были завешены большими черно-белыми фотографиями в рамочках и под стеклом. Только знаменитости первой величины.

Из голливудских звезд – Джон Уэйн, Дин Мартин, даже культовый красавчик Джеймс Дин, и вездесущий Фрэнк Синатра, – куда без него. Плюс целый сонм знаменитостей 60-х и 70-х годов. В придачу последние шесть президентов Америки, известные сенаторы, – всех не перечесть. Подошел официант, импозантный седовласый мужчина, похожий на сенатора, мы спросили, что это за фотографии. Оказалось, все эти люди обедали или ужинали здесь. И президенты, и звезды кино.

В годы рассвета Талсы здесь устраивали съезды нефтяные короли, хозяева крупных месторождений, шишки из крупнейших газовых компаний, приглашали любимых артистов и певцов. По-нашему: устраивали корпоративы. Отелей в городе немного, а этот отель – лучший, поэтому звезды и президенты селились здесь. И обедали за этими самыми столиками. Все фотографии, развешанные на стенах, не из фильмов и газет, – они сделаны в этом зале.

– Да, таких особенных ресторанов, где побывали самые знаменитые люди страны, – немного, – сказал официант. – Я здесь двадцать лет, кого только не обслуживал… За вашим столом сидел Ричард Никсон.

– Прямо в общем зале? – удивилась Рита.

– А где же еще? – теперь уже удивился официант. – Президенты от людей не прячутся.

После обеда я закрылся в номере, побродил от стены к стене, стараясь сосредоточиться на недописанном романе. Врубил кондиционер на полную катушку, потому что не могу работать в жару, сварил кофе. И уже испытал что-то похожее на приступ вдохновения, но какой-то тихий, вялый. Что ж это лучше, чем ничего.

Три раза подряд беспокоил мобильник, звонили из Москвы, по каким-то мелким делам, с бесконечными пустыми вопросами. Последний звонок с киностудии, от некоего Павла, сценариста, который работал над сценарием телевизионного фильма по моей книге. Его труд уже одобрили, но были поправки, с которыми пришлось повозиться. Кое-что удалось переделать, но кое-что отложилось, как обычно, до последнего дня, скоро сдавать окончательный вариант и, Павел просиживал ночь за кофе, переписывая диалоги.