Ты будешь мой (СИ) - Сакрытина Мария

Я непонимающе смотрю на него.

— Ну и правильно, — усмехается он. — Заранее только новички делают, — и кивает в сторону «подвинутых» младшеклассников. Те дружно вскидывают в воздух таблички, на которых загораются руны. В тумане, наполнившем арену, это похоже на рой заблудившихся светлячков.

— Да я тут только посмотреть, — выдыхаю, отвернувшись.

— Все так говорят, — фыркает парень, и его голос тонет в рёве: ворота снова открываются, и на арену выбегает молодой дугэлец — судя по форме, выпускник Военной Академии. Он играет двумя короткими мечами, и трибуны радостно орут в ответ. Я глохну на пару минут и смаргиваю слёзы. К этому времени на арену выталкивают фэйри — я плохо вижу его издали, но замечаю, что он ниже, тоньше и почти раздет. В его руках тоже короткий меч — но почему-то только один.

Тянусь уточнить у соседа правила: что-то мне подсказывает — дугэлец в лучшем положении. Но не успеваю и слова сказать, как две фигурки на арене приходят в движение, а зрители начинают скандировать что-то, напоминающее не то строчки из нашего гимна, не то «За Дугэл!».

Туман окутывает меня, тянется, как соседская собака, ещё не решившая: то ли облаять, то ли сразу тяпнуть за ногу. Я запахиваюсь в плащ, закрываю глаза и сосредотачиваюсь на дыхании. А когда, успокоившись, снова смотрю, дугэлец вонзает меч в грудь распростёртому под ним фэйри.

Мой крик тонет в слаженном вопле толпы.

— Ну какого духа! — орёт мой сосед. — Зачем?! Хороший был бы раб!

Я смотрю, как на арене суетятся слуги (кажется, рабы-фэйри), убирая тело и рассыпая песок, а выигравший дугэлец, потрясая мечами, проходится вдоль арены.

К горлу подкатывает горький комок, и живот тут же сводит. Я сгибаюсь пополам и судорожно дышу. На меня никто не смотрит. Судя по крикам — на арену выходит ещё одна пара: дугэлец и фэйри. Когда я выпрямляюсь, фэйри корчится в грязи у ног ещё одного выпускника Военной Академии, а в воздух взлетают дощечки. Мой сосед что-то одобрительно орёт вместе со всеми.

Оглядываюсь и вижу лица-лица-лица. Понимаю, что уйти сейчас не удастся: даже выход запружен народом. Закрываю глаза руками, но крики ввинчиваются в уши, сводя с ума. Тяжело дышу.

Следующие полчаса я почти привыкаю: если смотреть поверх арены или разглядывать сидящих рядом людей (что кажется мне ещё мерзостней, чем смотреть на арену), то терпеть можно. Замечаю: когда заканчивается поединок, участвующий дугэлец поворачивается к трибунам, и зрители кричат ему: «Убей!». Или «Жизнь!» — и тогда фэйри уводят или уносят. Жить.

Отстранённо думаю, что вряд ли теперь смогу относиться к Марку, который собрался в Военную Академию, так же легко, как раньше. Нам нужно будет поговорить. И, возможно, в последний раз.

Через полчаса очередной фэйри по словам моего соседа «выкидывает фокус». Когда его выталкивают на арену вслед за дугэльцем, фэйри обводит взглядом трибуны и вместо того, чтобы поднять меч, отшвыривает его в сторону.

Зрители разочарованно стонут. Дугэлец, покружив вокруг, убирает меч в ножны и бьёт в живот. Фэйри сгибается, получает ещё пару ударов и падает, как подкошенный. Дугэлец поднимает голову, смотрит на трибуны, улыбается и продолжает бить фэйри ещё минут пять. Потом пинает его, заставляя развернуться и лечь навзничь у ног. Приставляет к его горлу клинок.

Толпа кричит: «Убей!». А я вижу, как, бросив взгляд на трибуны, фэйри обречённо смотрит на дугэльца, и мне не составляет труда представить, что он чувствует. Я вижу, как ходуном ходит его грудь. Моё сердце бешено стучит в том же ритме, и, когда сосед вопит рядом, почти мне на ухо: «Убе-э-эй!», я не выдерживаю.

Жемчужина на браслете нагревается, но, не обращая на неё внимания, я вскакиваю, сжимаю кулаки и нараспев кричу: «Жизнь!». Мой голос волной проносится над трибунами и разбивается об арену, ко мне поворачиваются, и я кричу снова — почти пою. Я чувствую себя странно: в ушах бьёт набатом, грудь готова разорваться, руку с браслетом ломит. Отстранённо замечаю, как судорожно обращается ко мне взгляд фэйри. И как мой голос поддерживают. «Убей!» больше не кричит никто. Трибуны послушно скандируют «Жизнь!» и смотрят на меня. А я улыбаюсь и чувствую, что так и должно быть: мой голос омывает всех, как вода, завораживает и ошеломляет. И это правильно.

Дугэлец на арене опускает меч. Блеснувший на клинке солнечный зайчик слепит меня, и я падаю на скамью в полузабытьи. В себя меня приводит человек в красном плаще: «Девушка, вам нужно пройти за мной». Цепляюсь за край скамьи. «Зачем?» «Подписать документы на вашего раба», — отвечают мне. «Позвольте вам помочь», — меня подхватывают под руки и буквально выносят с трибун. Ловлю изумлённый взгляд соседа и отворачиваюсь. На арене кружит очередная пара. Фэйри замахивается, дугэлец отскакивает. Ещё один солнечный блик на клинке.

— Идите за мной, — напоминает распорядитель.

Стоящие в проходе люди расступаются перед нами, но я всё равно стараюсь не отставать от распорядителя. Мне кажется, что если я замешкаюсь, людской поток сомкнётся, и я утону в нём — почти как во сне.

У самого выхода меня догоняет многоголосый крик «Убей!». Закрываю уши руками и почти врезаюсь в распорядителя.

Дверь за нами, наконец, захлопывается, отсекая арену и оставляя меня в сумраке.

«Поторопитесь», — бросает распорядитель. Он ещё бормочет что-то про «детям и впечатлительным девицам не место на игрищах». Плетусь за ним, чувствуя себя совершенно разбитой. Ноги ломит, на руке — ожог от браслета. Закрываю его рукавом и кутаюсь в плащ.

Мы проходим по узкому коридору и попадаем в просторный круглый зал — кажется, как раз под ареной. По залу расставлены столы с перегородками, у каждого из которых — небольшая очередь из дугэльцев-зрителей. Первый в очереди что-то подписывает, и тогда служитель за столом кладёт руку на камень с руной — и через какое-то время выводят фэйри. Зрители и служитель принимаются о чём-то спорить, но у меня звенит в ушах, и я не различаю, что они говорят.

Меня проводят по залу и дальше — в коридор. В конце его распорядитель открывает передо мной дверь — мы входим в комнату, напоминающую кабинет мамы у нас дома. Тоже громадный стол, кресла, шкафы, глиняные таблички, дощечки, свитки. И герб Дугэла на стене — круг камней, тонущий в тумане.

— Садитесь, — кивает распорядитель и что-то долго ищет среди дощечек. — Вы, девушка, создали весьма щекотливую ситуацию, вы знаете?

Ёжусь — меня бьёт озноб.

— Нет.

Распорядитель поворачивается, кидает на меня внимательный взгляд. В нём, наверное, ни капли фэйрийской крови — тяжёлые черты, массивные надбровные дуги и выдающийся подбородок. Настоящий дугэлец. Красивым его точно не назовёшь. По татуировке на запястьях я понимаю, что он волшебник, и сжимаюсь ещё больше. Сейчас выяснится, что он знаком с мамой, и дома меня ждёт скандал. Кстати, что он там про раба говорил?

— Видите ли.., — распорядитель делает многозначительную паузу, и я быстро вставляю:

— Арин, — без указания второго имени — а вдруг пронесёт и не спросит?

Он не спрашивает.

— Видите ли, Арин, на этого фэйри больше никто не поставил. Да и ваша табличка не была замечена следящим заклинанием. Однако раб жив — при вашем деятельном участии. И мы просто не знаем, что делать.

Я обнимаю себя за плечи, и взгляд распорядителя смягчается.

— Вы замёрзли, Арин? Хотите горячего настоя?

— Да. Пожалуйста.

Он готовит настой — быстро, очень чётко, а я слежу за его руками. Как у мамы — тонкие пальцы, изящные для такого мощного телосложения. Я думаю, каково ему колдовать — и встречаюсь с ним взглядом.

— Не волнуйтесь, Арин, — распорядитель осматривает меня и с улыбкой ставит кружку. — Вот, пейте. И слушайте, — но какое-то время он молчит, а я представляю, как над нами, на арене очередной мальчишка-дугэлец убивает фэйри под радостные крики толпы. Мне неуютно.

— Так вот, Арин, — продолжает, наконец, распорядитель. — На этого фэйри никто не поставил, и мы не знаем, кому его отдать. Так как за него просили вы, но не подкрепили ваши слова ставкой… вы понимаете, в какой мы сложной ситуации.