Перекресток, или тридцать лет спустя - Антон Константинович Вершовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Литераторша Лора тем временем продолжала свою диверсионную работу среди нацеленных на точные науки учеников. Была затеяна постановка Островского «Свои люди – сочтемся» в стиле любимовской постановки Брехта – с современными декорациями и костюмами, жестким действием, песнями между сценами (Лора их называла «зонги»). Артем с Еленой должны были исполнять эти самые зонги, а главные роли двух мерзавцев-молодоженов исполняли (ко всеобщему веселью) Пашка и Нэля. Юра, конечно, играл Самсона Силыча. На генеральную репетицию пришел тот самый режиссер-новатор из профессионального драмтеатра – одобрительно похрюкал, раскритиковал всех, напоследок сказал «а остальное мне понравилось!» «А остальное – это я!» громко заявил Пашка, которого режиссер забыл упомянуть в своем разборе.
Спектакль приняли чуть ли не овациями, и обсуждали добрых полгода. К счастью, партийная цензура в прибалтийской республике была не так строга и вездесуща, как в Центре – никакая комиссия не приехала расследовать вольнодумство, и Лору никто не покарал за следование «сомнительным примерам». Юру уже узнавала вся школа, младшеклассники показывали на него пальцами.
Пашка, Юра и Артем к тому времени подружились – насколько могли подружиться три закоренелых индивидуалиста. Впрочем, казалось, что дружат вообще все – и отличники, и троечники (двоечников в классе не было), и спортсмены, и поэты. Просто Артем с Пашкой и Юркой чаще других вместе прогуливали уроки в Старом городе. Один раз они попали на первый (и, кажется, последний) в стране съезд хиппи. Это было удивительно – маленький Вудсток вместо урока биологии… Колоритные немытые хиппи возлежали на траве в живописных позах, школьники благоговейно взирали на них. Где-то рядом бродили и БГ, и Макаревич с «Машиной Времени», но наши герои об этом и не подозревали. К учебе они относились легко, все как-то само давалось. Домашние задания делали редко, иногда списывали их перед уроками у серьезной кареглазой Люды и других отличников, а то даже и не списывали. Впрочем, на контрольных обычно одноклассники списывали у них.
Иногда заходили к Пашке – его старший брат виртуозно играл на гитаре, и охотно учил «молодежь». Пару раз вся компания ездила в гости к Юрке – его отец, хирург-гинеколог, неизменно производил на них впечатление. Он держал в особом шкафчике, который называл баром, только очень по тем временам дорогие импортные коньяки (на зарплату инженера тогда можно было купить, точнее, «достать» две с половиной бутылки средненького французского бренди «Наполеон»), угощал гостей сына бутербродами с икрой, и казалось, был очень невысокого мнения обо всем человечестве.
Елена Прекрасная сменила сдержанность по отношению к Юре на вполне определенную благосклонность, и наши друзья теперь иногда заходили к ней после уроков – Юрка пел, вкладывая в песни все свое обаяние. Ох, как умел он это делать… Елена была уже не так дружна с Ленкой из параллельного класса – Юрка, как настоящий артист, требовал, чтобы ему отдавали все внимание без остатка, и делиться не собирался ни с кем.
Для Артема все изменилось с переездом в Ленинград. После смерти отца, флотского офицера, в Прибалтике их ничто не держало, а маме хотелось уехать подальше от воспоминаний о больницах, госпиталях, болезни, вернуться в родной город, где с самого детства она жила не просто в центре, а на самом Заячьем острове, в коммуналке на шестнадцать комнат в единственном жилом доме в Петропавловской крепости – и даже сестра Артема Марина успела там родиться, чему родившийся в NN Артем всегда завидовал. Воспоминания о Ленинграде были светлы. Там мама училась на архитектурном в Репинской Академии, там она встретила будущего отца Артема – курсанта высшего училища Фрунзе. Были и другие воспоминания о Петропавловке – мама прекрасно помнила, как ее отец, артиллерист, начавший воевать подпоручиком в 1916-м году и закончивший полковником в 1945-м, в тридцать седьмом не спал ночами, бегал к окну, жег бумаги, – в доме жили офицеры с семьями, и чуть ли не каждую ночь подъезжали черные «Маруси», и никто не спал, все гадали – к кому в этот раз… Но это было давно, в былинные времена. Марина такого не помнила, зато прекрасно помнила очередь в общий туалет. А Артем помнил только поездки в гости к бабушке в дом, где подоконники были настолько широки, что он во всю длину лежал на них поперек, и салют, который смотрели из-под козырьков парадных, потому что вниз с неба падали несгоревшие пироэлементы; после салюта мальчишки кидались их собирать, и набирали целые мешки этого ценнейшего добра.
Был найден вариант обмена, начались сборы. Классная руководительница, англичанка Инна, предлагала оставить Артема у себя. «Ну куда вы его повезете, где он там будет учиться? Пусть уж доучится в хорошей школе!» – уговаривала она маму. Но Артем тоже мечтал о Ленинграде. Ему хотелось в университет.
Помогать разбирать мебель и упаковывать вещи пришел весь класс. Командовала процессом, конечно, Нэлька, не терпя при этом никаких возражений даже от мамы.
И весь класс пришел на вокзал – провожать. Принесли гитары, пели песни. «А все кончается, кончается, кончается, уже качаются перрона фонари, глаза прощаются, надолго изучаются…» И снова – «давайте восклицать, друг другом восхищаться…»
- 8 -
После школы Юрка приехал в Питер поступать в театральный, и поселился у Артема. Конкурс в театральный был – больше двухсот человек на место, на курс принимали всего человек пятнадцать. Большую часть абитуриентов отсеивали еще до экзаменов, на первом собеседовании, а потом начиналась настоящая работа. Три тура экзаменов Юрка прошел блестяще, попав в первую десятку. А потом, когда оставалось пройти последнее собеседование – почему-то снялся с места и уехал в NN, – объясняться о чем-то с Еленой. Так или иначе – в институт он не поступил. И тогда он подал документы в Первый медицинский. «Если уж я не могу играть в театре, а должен горбатиться на кусок хлеба, то пусть этот кусок будет с маслом, а лучше – с икрой»
