Перекресток, или тридцать лет спустя - Антон Константинович Вершовский

танков, но еще больше – уверенность в безнадежности сопротивления, понимание того, что все, кто стоит в оцеплении на площади, будут потом вычислены, зарегистрированы, препровождены – впервой, что ли, этой стране, она и не такое перемалывала в своих мясорубках. До слез обидно за дочь – неужели ей жить опять при этих… Все меняется в пять утра, – на балкон выходит мэр города и в громкоговоритель кричит, что путчисты сели в самолет и улетели в сторону Фороса, судя по всему – просить у Горбачева прощения. Сначала в это просто не поверилось – там, в Москве, у Белого Дома, люди победили, встали на пути у танков стеной, и танки остановились, три человека погибли, но мы победили, и этого уже не отнять…

На следующий день Артем отсыпался с девяти утра до полудня, после чего, не приходя в сознание, поплелся на работу. Потом приехала сестра, он ходил с ней по Питеру и показывал остатки баррикад, – и вдруг в какой-то момент стало понятно: свобода!

Через неделю Артем вернулся из Питера в новгородскую деревню, пузырясь от недавних событий и своего в них участия. Они сидели с дядей Гришей во дворе на бревнах, курили «Приму», и говорили о путче и коммунистах. Дядя Гриша был необыкновенно возбужден. Он говорил, описывая красивые восьмерки огоньком сигареты - «Артем, ну что они снова выделываются? Им же власть была дадена! на семьдесят лет власть была дадена! И что?».

И дальше события, как калейдоскоп – развал Союза, запрет компартии, ощущение чего-то очень исторически значительного… и уже потом, через много лет – осознание того, какая грязь всплыла на волне нашего подъема, как бессовестно демагоги и спекулянты оседлали эту волну, вытеснив, а то и ликвидировав настоящих народных лидеров… и они все-таки отняли у нас нашу победу, да так, что сначала мы и не заметили. И оставили нам возможность бессильно наблюдать за безнаказанным, разнузданным расхищением целой страны… И тем не менее – теперь становится все понятнее, что осознание того, что нас всегда – так или иначе – используют, не должно приводить к смещению каких-то внутренних ценностей. Потому что если мы будем думать о том, что нас с нашими убеждениями может использовать тот или другой мерзавец – мы начнем ставить свои убеждения в зависимость от него. А это будет значить, что мерзавцы нас победили уже по-настоящему.

Ваучерная приватизация – красноречивый рыжий политик обещает, что цена одного ваучера, который получит каждый житель страны, будет равняться двум автомобилям «Волга». Шок – за ваучер дают не две Волги, а две водки или одну акцию саморазваливающейся финансовой компании-однодневки… «Красные директора», уже припрятавшие свои партбилеты в дальние ящики столов, за стопку ваучеров выкупают предприятия в собственность. «Залоговые аукционы» только для своих – на них за копейки передаются в частные руки заводы, фабрики, и целые отрасли и территории. Старшее поколение – в панике, их накопленные за всю жизнь сбережения обращаются в ничто, в ворох резаной бумаги. Цены стремительно растут, на месячную пенсию можно купить одну банку сметаны. Спасают все те же «приусадебные участки». По ночам, а иногда и днем, на улицах стрельба, это бандиты делят город. Странно, но именно тогда, во время этого беспредела и бандитизма где-то в глубине все-таки формировались основы новой экономики – те самые, благодаря которым стала возможна «стабильность» двухтысячных.

Рассказ американского ученого, посетившего Россию в начале 90-х. Передаю его так, как я его тогда понял, перевел, и запомнил:

«... Когда я приехал в Москву в первый раз, меня поселили в гостиницу «Академическая». Это была хорошая гостиница, только меня немного удивляло, что в туалете вместо туалетной бумаги висит порезанная газета «Правда». И еще удивляли тараканы. Я был во многих странах, но таких дружелюбных тараканов я не видел нигде. Когда утром я шел к зеркалу бриться, они сразу же выползали на зеркало и смотрели на меня - поэтому бриться мне было сложно. Вообще странная была гостиница, но хорошая.

... Обратно в Нью-Йорк я летел через Лондон. У меня был билет в бизнес-классе, и до Лондона я летел без соседей, а в Лондоне на соседнее кресло сел англичанин. Такой, знаете, типичный английский денди – пижон и сухарь неразговорчивый. Поздоровался – буркнул что-то неразборчиво, открыл кейс, достал оттуда книгу и уткнулся в нее. Ну ладно, думаю, не больно-то и хотелось общаться, почитаю тоже книжку. Достаю кейс, открываю – из кейса выползают два таракана, разворачиваются, и, оценив обстановку, уходят врассыпную по салону бизнес-класса.

... Англичанин, понятно, смотрит на меня, как на зачумленного. Я ему объяснил все про гостиницу Академическая; он молча выслушал и снова уткнулся в книжку. И только когда мы уже подлетали к Нью-Йорку и стюардессы стали разносить анкеты и иммиграционные формы, он повернулся ко мне и сказал первую за весь полет фразу – «а вы своих животных декларировать собираетесь?»».

Вторая женитьба, недолгая. Коммуналка. Влюбленность, драма, второй развод. Влюбленность превращается в следующую драму, лет этак еще на семь. Друзья восхищены умением героя нашей повести находить себе именно тех женщин, которые способны максимально истрепать нервы и ему и себе. Впрочем, сам он тоже не подарок, если совсем уж честно – дурак-дураком, да и характер соответствующий.

И вот – 93-й год, и стреляют уже не на окраинах: в самом центре Москвы танки лупят по тому самому Белому дому, вокруг которого два года назад вместе стояли в оцеплении и те, кто сейчас внутри, и те, кто сейчас снаружи…

И безнадежность на работе, умирающий институт, пустые коридоры с черными потолками, освещенными одной-единственной лампочкой… Туалеты без воды, комнаты без отопления. Вокруг никого – все ушли из науки и занялись спекуляцией – это называется «уйти в бизнес», и это в порядке вещей – в стране нельзя ничего производить, а можно только покупать и продавать, и никто и не производит ничего, все покупают и продают, или стреляют и отбирают, но лаборатория пока еще держится – сначала Шефу удается доставать по каким-то своим академическим каналам хоть нищенское, но финансирование, а потом он и вообще содержит сотрудников на свою Гумбольдтовскую премию. Друзья уходят – те, кто не хочет идти в бизнес, уезжают – далеко, за океан. Однокурсник – аспирант, светлая когда-то голова, – пытался спекулировать акциями финансовой пирамиды, погорел на них, занял у друга деньги, отложенные на покупку машины, купил еще акции и опять погорел, занял еще где-то под залог маминой квартиры,