Напряжение - Андрей Островский

Марина Гречанова — Зое Бакеевой

Ленинград, 27 июня 1934 года

Зоя, я не дождалась ответа на мое письмо. Пишу новое, потому что у нас столько событий! К нам приехал друг дяди Паши — Игорь Константинович. Он корреспондент. А главное — мы все встречали челюскинцев. Игорь Константинович писал о них в газету.

Мне дядя Паша о нем рассказывал. Это его лучший друг. Они из одной деревни. Вместе воевали в гражданскую войну. Потом дядя Паша стал работать в милиции, а Игорь Константинович в газете. Но они и сейчас очень дружат. Видятся, правда, очень редко, — наверно, как мы с тобой.

Игорь Константинович такой шумный, на месте не сидит. Приехал, и у нас в доме все вверх дном пошло. Увидел меня, как и всех детей, поцеловал. «Здравствуй, говорит, Марина». Я удивилась — откуда он меня знает? А дядя Паша говорит: «Вот и моя дочка». Его друг как засмеется: «Ну и ну, здо́рово! Как это ты умудрился прятать ее столько лет! Боялся, что сглажу?»

Стал меня рассматривать. «Смотри, какая красавица! Не зря, видно, скрывал». Даже краснеть заставил!

Вечером мы отпраздновали встречу. Мужчины пили вино, а мы сладкую наливку. Игорь Константинович пел всякие смешные песни. Он столько их знает! А потом рассказывал нам о своих поездках. Он все время ездит. В каждом городе, наверно, побывал. Интересная жизнь, правда?

Утром мы встали рано-прерано. Я надела новое платье, — мы уже сшили его с тетей Симой. И все пошли на вокзал. У дяди Паши был пропуск на перрон.

Ох, Зойка, как встречали челюскинцев! Кругом знамена, лозунги, цветов — масса! Как Первого мая. Когда поезд подошел и челюскинцы стали выходить из вагонов, все закричали «ура». Их обнимали, целовали, забрасывали цветами. И не только родственники, а совсем незнакомые.

Я даже не знала, на кого глядеть. Мне нравится летчик Слепнев. Такой симпатичный, молодой и уже Герой. Я никогда не видела настоящего живого Героя. Его встречали жена и дочка, твоя тезка, — ее Зоей зовут. Она учится в школе. Она бросилась к отцу, а к нему не подобраться: все хотят руку пожать, обнять.

Потом все поехали на площадь Урицкого. Игорю Константиновичу дали легковой автомобиль, и мы тоже отправились за челюскинцами следом. Ты не представляешь, какая красота была! Народу кругом — полно. Люди цветы бросают; с балконов листовки летят!

Приехали на площадь и пошли на трибуну. Я всегда мечтала на трибуну попасть в какой-нибудь праздник. Вот и попала! И так неожиданно!

Знаешь, кого я видела на трибуне? Кирова! Близко-близко, совсем рядом, в двух шагах! Он совсем такой, как на фотографиях. Игорь Константинович к нему подошел, они поздоровались и о чем-то говорили. Честное слово! (Хотела сказать «честное пионерское!» — но я уже не пионерка.) А с челюскинцами Киров обнимался.

Я старалась как можно ближе подойти к нему и подольше посмотреть — про все вдруг забыла. Не знаю почему, но мне показалось, будто он на меня смотрит. Я и выпалила: «Здравствуйте, Сергей Миронович!» Он заулыбался, шагнул ко мне и сказал: «Здравствуй, здравствуй». И протянул руку. У меня сердце забилось, не знаю отчего. Ладонь у него теплая, крепкая, как у дяди Паши. А Киров спрашивает меня: «Как тебя зовут, девочка?» Я ответила. Он засмеялся и сквозь смех сказал: «Что-то ты, Марина, не туда смотришь», а сам руку протянул, куда надо смотреть: на Водопьянова, Каманина и других челюскинцев. А я выпалила: «Я всех уже видела, а вас нет». Он еще больше засмеялся: «Ну, много ты не потеряла».

Тут подошел Игорь Константинович, я его под руку взяла. «Твоя?» — спросил его Киров. «Нет, — ответил Игорь Константинович, — это моего друга дочка». Киров потрепал меня, как мама называла, «по загривку» и сказал: «Хорошая дочка у друга твоего».

Эх, Зоенька, как часто я вспоминаю маму. Она тоже видела Кирова, но никогда с ним не разговаривала. Мне она рассказывала о нем часто. Вот бы она обрадовалась, если бы узнала об этой моей встрече с ним.

А на трибуне, когда Киров ушел, у меня вдруг испортилось настроение. Зачем Игорь Константинович обманул его, сказал, что я дочка его друга? Ведь это неправда. И Киров сказал, что я хорошая. Какая же я хорошая? Он ничего не знает обо мне.

Вечером дома мы долго сидели за чаем. Игорь Константинович рассказывал о Кирове, — ему часто приходилось встречаться с ним по работе: Киров любит журналистов и принимает их всегда, даже если идет заседание. Скажет: «Статью ждут сто тысяч человек, а нас немного, мы можем потерпеть». Прочитает, сделает поправки и продолжает заседание.

Я легла спать, а уснуть не могла. Вспомнила весь день. Перед глазами цветы, знамена, автомобили с челюскинцами, Киров. Я страшно боялась, что что-нибудь забуду, и снова начинаю вспоминать. Так и заснула.

Вот, милая Зойка, что иногда случается. Будет ли когда-нибудь еще такой праздник? Напиши, что ты думаешь по этому поводу. Целую.

Твоя Маринка.

Зоя Бакеева — Марине Гречановой

Оренбург, 11 июля 1934 года

Я, наверно, чувствовала, дорогая моя Маришка, что получу от тебя еще одно письмо, и потому не писала. А теперь отвечу сразу на два.

Я тебе так завидую, что ты встречала челюскинцев! Представить не можешь. Мы только в газетах читали о них. Больше всего папа. Он у нас «газетчик», как говорит мама. Придет с работы и давай читать, слова от него не добьешься!

Ты просто счастливая! Кирова я никогда близко не видела, не то что разговаривала с ним. Я его видела 7 ноября, когда мы вместе с тобой ходили на демонстрацию, помнишь?

Читала твое письмо, и захотелось в Ленинград. Все бы отдала, чтобы поехать! Папа сказал, что, может быть, мы поедем. Но он часто строит всякие планы, а они лопаются, и всё из-за его работы. Завод его прямо съедает.

С Петром я сейчас не разговариваю. Он вздумал целоваться. Нахал, правда? Тоже мне донжуан. А вообще он смешной. Говорит, что сохнет по мне и жить без меня не может. Это он романов, наверное, начитался. Разве можно в наше время сохнуть? Предрассудки.

Я ему сказала, чтобы больше таких вещей не было. Он обиделся. Но вчера приходил снова ко мне, а я с ним не разговаривала. Он посидел, посидел и ушел. Пусть мучается, их нельзя жалеть. Мама говорит, что мужчинами надо руководить.

Смешно, Маришка, на влюбленного Петра смотреть. Он делает все, что я захочу. А я специально придумываю всякие вещи.

Мама, конечно, знает о нашем романе. Я ей все рассказываю. Папе же мы ничего не говорим, но он догадывается. Но молчит, точно не его дело.

Петька очень хороший, только иногда зазнаётся. У него есть значок ворошиловского стрелка, и он думает, что лучше его никто не стреляет. Я всегда над ним смеюсь, когда он начинает говорить «я» да «я». Живет он в нашем доме, только другая парадная.

Мне он нравится, но я пока не подаю вида, что влюблена в него. А то совсем возомнит о себе.

Заниматься он мне не мешал. Испытания сдала. В табеле у меня два «оч. хор.» — по немецкому и физо, три «уда» — по химии, алгебре и геометрии, а остальные — «хоры».

С будущего года у нас будет десятилетка. В Ленинграде тоже такие школы будут?

Маришка, пришли мне свою карточку. Снимись обязательно в твоем новом платье. А я тебе пришлю свою.

Ну вот, пока все. Ты не сердись за мои короткие письма. Я совсем не умею их писать. Хочется рассказать много, а как только сажусь за стол, все из головы вылетает. До свидания. Не забудь о моей просьбе. Свое фото вышлю тебе в следующем письме. От папы и мамы привет и самые лучшие пожелания.

Целую крепко.

Твоя Зойка.

Марина Гречанова — Зое Бакеевой

Ленинград, 5 сентября 1934 года

Дорогая Зоя!

Вот и начали мы с тобой снова учиться. Только совсем по-разному: ты в школе, а я в ФЗУ. Нам теперь все говорят, что мы — рабочий класс. Интересно, правда? А ты — интеллигенция. Но это нам не помешает дружить. Как ты думаешь?

Ты спросишь, конечно, довольна ли я? Сто раз отвечу «да». Правда, я всего здесь пять дней, но мне нравится наше ФЗУ. Оно напоминает сразу и школу, и завод. Занимаемся в классе, потихоньку знакомимся с производством. Заводище такой большой — цеха, цеха, цеха. У нас уже была общая экскурсия. Мы посмотрели все: как плавится металл, как он застывает в формах, потом обрабатывается и превращается в самые различные предметы. Может быть шестеренка, вал для трактора — все, что захочешь. Есть цех, где выпускают кастрюли. Такой формы, как была у вас, — с одной ручкой. Никогда не думала, что поступлю на завод, где делают эти кастрюли. Только эмалью их покрывают в другом месте, возят куда-то.

Да, Зойка, я тебе не написала, что живу сейчас, в общежитии при заводе. В комнате нас пять девушек. Пока не ссоримся.

Тебе покажется неожиданным и, может быть, даже легкомысленным этот шаг. Нет, я все обдумала. Конечно, лучшей семьи, чем семья дяди Паши, нельзя себе представить. Дружная, жизнерадостная. Я ни разу не заметила, чтобы кто-нибудь на кого-нибудь кричал, ругался. Сам дядя Паша просто изумительный человек. Настоящий большевик.