Редкие девушки Крыма. Роман - Александр Семёнов

5

И всё-таки мне больше нравились независимые девочки. Такие, как Оксана Ткаченко. Она многим нравилась, особенно когда бежала стометровку на физкультуре, и после финиша была хороша, раскрасневшаяся и весёлая. И на математике, отвечая у доски, была прелестна, а если встретишь её где-нибудь в магазине, с хлебом и молоком в авоське, так просто неотразима. Было в ней что-то одновременно нежное – и победное, римское, устремлённое вдаль. Соперничала с нею красотой, по общему мнению, в школе только Марина из одиннадцатого класса – и, пожалуй, была в этой гонке чуть впереди; или просто так казалось, оттого что чужое заманчивее?.. Как бы там ни было, Марина уйдёт весной, а Оксана останется. Видели ребята в ней что-то ещё, помимо красоты? Не знаю, не берусь судить за других. Но, кажется, никто не замечал в ней гордости, сильного характера, а меня именно это привлекало больше всего. Легко притворяться независимым, когда хотел бы войти в какую-нибудь компанию, да не берут. Оксану с удовольствием взяли бы – или, точнее, она бы взяла всех кого захотела, и сама Ира Татрова потеснилась бы, уступая лидерство. Но Оксана, ни с кем не ссорясь, была дерзко, даже чуть напоказ, сама по себе.

С прошлой весны я сидел с Оксаной за одной партой, третьей в ряду возле окна. Многие хотели там оказаться, но больше других – я и белобрысый, вспыльчивый Ромка Сидельников. Мы даже немного подрались, если нашу возню можно было так назвать. Естественно, повод для столкновения был какой-то левый, не имеющий отношения к делу, но я-то понимал, в чём истинная причина, и Сидельников, думаю, тоже. Длилось всё недолго. Я никогда не выделялся ростом, но был коренастым, плотным и, как многие здоровяки, не злобным парнем. До некоторых пор я даже не представлял, как это можно – ударить кого-то в лицо, я же там всё переломаю! Поэтому в драке у меня был один любимый приём: взять шею соперника в захват и слегка придавить. Как ни странно, многим этого хватало раз и навсегда, но Седло был психом, так что мне пришлось задержать его в капкане подольше и даже тюкнуть пару раз макушкой о шкаф. Сидельников притих и не стал грозить, что позовёт друзей, которые со мной уж как-нибудь разберутся, да и кто бы в нашем классе стал? Все знали, с кем дружу я, хоть никогда этой дружбой не пользуюсь.

Оксана не видела нашей стычки. А через пару минут, проходя между рядами, я остановился у третьей парты и спросил с неожиданным волнением:

– Можно, я буду сидеть с тобой?

– Ну попробуй, – чуть помедлив, ответила Оксана и сдвинулась к подоконнику.

И я так и не понял, рада она была или нет. Я и сегодня этого не знал и то и дело поворачивал голову, глядя как бы в окно, на пустое, затопленное солнцем футбольное поле.

– Да успокойся уже, – сказала наконец Оксана, и я услышал или очень захотел услышать в её шёпоте улыбку.

За давностью лет не могу сказать определённо, какой у нас был урок. Судя по тому, что вела его Нина Вячеславовна, выбор небольшой: русский язык, литература или классный час. Последнее – вероятнее всего. Но, если честно, разницы почти нет, одинаковая скука. Нина Вячеславовна существовала как бы в двух лицах. Вне класса, вне учебной рамки я видел, что она молода, всего-то чуть за тридцать, миловидна, улыбчива, а как играет в волейбол! Даже не верится, что это учитель. Но с первым звонком на урок – не просто учитель, памятник учителю. Лет на пятнадцать старше, гранитное выражение лица, стальной голос и громыхающие, каждое как вагон бронепоезда, слова для записи под диктовку: «Сравнительная. Характеристика. Дамы. Приятной. И дамы. Приятной. Во всех. Отношениях». Здесь не только я – наверное, и Сидельников, который не отличал бетон от бидона, когда они написаны на бумаге, – чувствовал неловкость и думал: «пойдёмте лучше на улицу, покидаем мяч. Ударь меня в лоб, но будь человеком». Я даже мимолётно позавидовал ему: в школе с утра не появлялся, гуляет, прохлаждается…

Я тоже где-то гулял мыслями, пропуская речи Нины мимо ушей. Может быть, думал о том, что Некрасов – большой поэт, новатор, великий редактор прогрессивного журнала и всё такое, но вот открыл его сборник, увидел рифму: «пришлося – началося» – и кажется, будто завтрак пошёл не впрок. Эти «ся», нарочно поставленные там, где должно быть «сь», – ужасно, ужасно… Слова превращаются в тряпки, которыми вытирали с пола протухший кисель. А человек, так пишущий, способен вообще на любую гнусность… Или я думал о том, что тургеневские девушки – создания абсолютно умозрительные, искусственные и лабораторные, однако слова Елены: «Так возьми ж меня», – обращённые к Инсарову, – очень правильные, мудрые слова. Или, может быть…

Но тут постучали в дверь – тихо, даже как-то робко. Нина Вячеславовна, мигом сбросив пятнадцать лет, пошла открывать. Коротко переговорив с кем-то, она велела нам не шуметь, вышла в коридор и через несколько секунд вернулась девочкой нашего возраста. Ребята зашептались, мы переглянулись с Оксаной, она едва заметно пожала плечами…

6

Нет, конечно, Нина так и оставалась за дверью, а девочка вошла сама – незнакомая, но очень похожая… Я вспомнил, что, возвращаясь с праздничной линейки, видел стоящую возле учительской Надежду, Надю – горничную из поселковой гостиницы. У неё был хулиганистый сын двумя годами младше нас, и я ещё удивился: неужели он в первый день что-то натворил?

Эта вошедшая к нам девочка была копией Нади. Может быть, дочка?.. Но прежде я никогда её не видел – и, вероятно, никто не видел; шёпот на рядах не утихал.

Новенькая остановилась возле учительского стола. Она нерешительно глядела то в окно, то под ноги, теребя край белого фартука. Школьное платье у неё было не коричневое, как у наших девочек, а тёмно-синее и короткое, чуть выше колен. Высокая лёгкая фигурка, собранные в хвостик волосы цвета сухой дыни; но больше всего притягивали внимание её ноги – по тогдашней моде, в босоножках и коротких светлых носочках. Редко увидишь такие ноги: длинные, с плавными линиями, и если сводить их вплотную, то первыми соприкоснутся округлые икры, мягко вдавятся одна в другую, и лишь затем сойдутся узкие колени.

«Сейчас войдёт Нина, – подумал я, – вызовет к доске, как будешь вставать? Ног не видел? На пляже их целый лес».

Я видел новенькую краем глаза, притворяясь, что разглядываю цветную заколку в тёмных кудрях Иры Татровой, сидящей впереди. Не все были так деликатны, многие нарочно пялились на светловолосую девочку, и от этих взглядов она краснела и всё больше отворачивалась к окну. У неё было тонкое лицо с высоким, чуть выпуклым лбом и заострённым подбородком. Глаза вблизи окна казались светлыми, возможно, зеленоватого оттенка, ресницы и брови слегка темнее волос. И ещё одна особенность: в профиль заметно, что нижняя часть лица немного выдаётся вперёд. Самое наглядное представление о подобном типе даёт на юношеских фотографиях Борис Пастернак.

Заметил я и несколько воспалённых, красных прыщиков на лбу и щеках девочки. Сам намучился с ними пару лет назад, пока не выгнал, даже ходил в поликлинику переливать кровь из вены в место, на котором сижу. Теперь и следов не осталось.

Нина Вячеславовна закончила разговор и вернулась в класс.

– Ну что, вы уже познакомились? – спросила она живым, не учительским голосом.

Все замотали головами.

– Это Лена Гончаренко, будет с нами учиться, – сказала Нина. По рядам разбежались смешки: «Ого, ещё одна Лена, куда нам столько!..» И, наверное, имя новенькой располагало к тому, чтобы отправить её на камчатку, поближе к Черновой и Моториной, но Нина Вячеславовна указала на вторую парту в среднем ряду:

– Не стесняйся, Лена, садись вот сюда.

Это было место Ромки Сидельникова, который вечно рвался назад, но учителя столь же неутомимо возвращали его в своё поле зрения. Он словно бежал спиной вперёд, бежал вниз по эскалатору, неуклонно идущему наверх. Правда, напиши на бумаге эскалатор и экскаватор, ни за что не отличит, – вредно подумал я.

– А чего со мной! – возмутился его сосед, конопатый Дима Рыбин. На последнем слове он пустил петуха, все расхохотались, но тут же притихли под взглядом Нины.

– Садись, Лена, – повторила она уже по-учительски, и Рыбин демонстративно отполз на самый краешек парты, повис над обрывом, как живое Ласточкино гнездо. Классный час двинулся дальше, и на футбольном поле за окном появились какие-то игроки, стали бить по воротам… Правда, все мелюзга, неинтересно смотреть.

На перемене в класс влетел Сидельников и на миг замер, увидев новенькую. Затем он подошёл к ней, стал, уперев кулаки в бёдра, выкатил глаза и, наконец, произнёс:

– Ну?

Лена медленно поднялась.

– Вон туда, – кивнул он на последнюю парту.

Лена взяла портфель. Седло пнул матросским ботинком ножку её стула: