Золото Каралона - Александр Цуканов

уровне. На маленькой станции начали выпускать партиями мужчин и женщин, чтобы тут же у полотна справить нужду. Алонин присел в кустиках с самого края цепочки, осмотрелся. Ближний солдат из оцепления, попросил прикурить у соседа папиросу. Огонек осветил молодое безусое лицо… Алонин сноровисто откатился в ложбинку. Притаился. Прополз на коленях метров двадцать, снова прижался к земле. Быстрым скоком помчался от станции в низину к деревцам, ожидая окрика, выстрелов…

Справа в широкой лесистой пойме медленно катила воды полноводная река. По расчетам, это могла быть только Шилка. Он много раз ездил по этому участку дороги. Запомнилось, что так близко река подходит в районе станций Бишигино, Приисковая, а затем дорога удаляется на северо-восток к станции Нерчинск. «Значит, до Нерчинска совсем недалеко».

В прирусловой части пробрался к отвилку реки, разделся. На мелководье забрел по колени, умылся ледяной водой, потом растерся старательно нижней рубахой. Холодная вода приободрила. Вспомнил слова Арутюнова: нам нечего теперь терять… А значит и нечего бояться. Почистил длиннополое пальто, в нем настойчиво проглядывало заграничное происхождение. А что делать? Обзавестись бы кепчонкой вместо фетровой шляпы, чтоб не выделяться столь резко среди местного населения. Просмотрел документы, нашел старое удостоверение заготовителя продуктов для нужд Красной Армии, подписанное председателем Губнаркомзема Балерманом. Жив или нет этот шустрый еврей, не имело значения, в селе проверять не станут. Надо линию поведения выбрать правильную, начальственную…

Алонин выбрался на дорогу и зашагал на северо-восток. Она шла параллельно железке, повторяя изгибы реки. Навстречу катила подвода.

– Эй, вы, стоять! Кто такие?

Оба мужика на подводе замерли. Тот, что моложе, наконец-то откликнулся.

– Мы Чирковы, на станцию посланы…

– А я уполномоченный наркомзема Алонин.

Он не ожидал, что они так испугаются. Оба слезли с телеги, а когда он уселся, то пошли рядом, нахлестывая вожжой понурую лошадь. Пояснили, что до станции Приисковой чуть больше десяти верст, что им на станции нужно загрузиться картошкой… Каждое слово из них приходилось вытягивать, как на допросе. Парень легко согласился поменять свою фуражку армейского образца на фетровую шляпу.

– Это, как бы в подарок за доставку…

– Вот Нюрка-то удивится! – сказал парень напарнику, а тот, оглядел его и рассмеялся и ничего не сказал, ни про Нюрку, ни про обмен. Лишь спросил с подковыркой, а что ж, товарищ пешком?

– Машина у меня поломалась. Поеду поездом до Благовещенска.

Алонин заранее прошел в хвост пассажирского поезда. Вышел в Нерчинске из последнего вагона и сразу ушел вдоль путей, чтоб не маячить на станции, где, возможно, дежурили милиционеры.

Расставаться с модным габардиновым пальто жалко, но нужны советские деньги. Сказал продавщице в сельском магазине, что потерял портмоне. А она сделала вид, что поверила. Долго и недоверчиво разглядывала пальто, его самого, щупала подкладку, залезла в карманы. На его возмущенное: да шерсть, это шерсть! Ответила, вижу я, не слепая. Но не дам больше четырехсот рублей. Он для порядка поторговался, понимая, что цена занижена втрое. Потому что на ватной телогрейке болтался ценник в сто двадцать четыре рубля. Выбор вещей в сельпо весьма небогатый. Он подобрал себе длинный дождевик с капюшоном, сообразив, что это и от непогоды и брюки прикроет, а ботинки с рантом, можно испачкать жирной грязью, которой кругом в избытке. Купил две буханки хлеба, кусок сала и бутылку водки за 11 рублей, с привычным: мало ли что.

В село Долгое пришел вечером, одолев больше двадцати километров. На окраине села удачно подвернулся пастушок с кнутиком, перегонявший из ложбинки стадо коров, бойко покрикивая на них. Он показал дом Ипатия, который стоял одиноко у самой реки.

Ипатий на удивление спокойно отнесся к приезду Алонина. Первым делом спросил:

– Кто тебя, видел в селе?

– Пацан у стада…

– Так, понятно… Побегу, перехвачу мальца, пока не растрезвонил. А ты, Глашка затопи баню.

Алонин оглядел простую крестьянскую избу, разделенную на две половины. Раздавил на полу ненароком двух тараканов, круживших возле вещмешка. Выложил на стол продукты, водку. Повесил на гвоздь у входа дождевик.

– Успел, задобрил мальца, – сообщил Ипатий, едва переступив порог дома. – Сунул гривенник. Леденец купит в лавке. Ты не удивляйся. Теперь такая жизнь. Обличье у тебя иностранное, любой сельсоветчик сразу трубку накрутит по номеру в энкэвэдэ.

– А как же твое племенное стадо, колбасный завод?

– Смеешься, да? Меня на коклеты чуть не пустили. Давным-давно всё отобрали. В прошлом годе в тюрьму угодил, как мироед. Ладно, Глашкин родственник в Нерчинске при начальстве, а то бы законопатили на лесоповал.

– Да, невеселые у нас с тобой, Ипатий песни в этот раз.

– Запоешь тут волком. Недавно пятистенок мой реквизировали под какой-то «учмол». А этот – это дом моего отца. Отмучился он в прошлом году, слава Богу. Сюда вот перебрались, как беженцы. Ну, рассказывай, Мироныч, откуда и куда?..

– Что я? Я навестить приехал, а ты не рад.

– Да будет тебе насмехаться… Пойду баню проведаю.

Баня стоит на задах, возле мелкой речушки Нерыть. Они мылись долго, азартно хлестались веником, словно бы вымещая на нем накопившуюся злость. Бултыхались в холодной заводи, снова парились до тех пор, пока шипели каменья. Вспоминали былое.

– Ты при Глашке не поминай про Зимноях. Баба, мало ли что. Эх, зря я ее не прибил тогда за упрямство. В Харбине, как ты говоришь, тоже не мед, но здесь настоящая каторга. Как выжили в тридцать втором, до сих пор удивляюсь. Рыбка спасала да трава-ягода… Но младшенькую-то не уберегли, так запоносила, что и до больницы не довезли.

– А сын ты говорил?

– Гришка-то молодец. В Чите пристроился слесарем. Подарки иногда шлет, денежку небольшую. Пойдем, повечеряем, чем Бог послал. А потом ложись-ка ты в бане. Тут тепло и спокойно.

Ипатий, едва узнал о планах Алонина, пробраться на Зимноях и начать мыть золото, раззадорился и словно бы помолодел. «Эх, как вспомню вольное старательское житье-бытье! Азарт. Фартовый я был копач, настоящий. Эх, а кабаки верхнеудинские, да рестораны харбинские… Да девок молодых, озорных вспомню, веришь – нет, мураши пор всей коже. А тут в колхозе, я словно конь у шахтного ворота! Ни свету, ни корма…»

Сутки отсыпался Алонин в теплой бане, а потом, переодевшись в старые застиранные обноски, отправился с Ипатием на заимку в устье Нерыти, где отец Глаши промышлял много лет, добывая рыбу и зверя. Договорились, что Ипатий поедет в Читу к давнему знакомому, бывшему лавочнику, у которого останавливались много раз, когда переправляли товары и рыбу из Баргузина в Харбин. Он поможет выправить документы, обменяет иностранную валюту на рубли, снабдит