Гойда - Джек Гельб

головою. – Мы с братом и отцом, царствие им небесное, служили под Смоленском. Им уж всё, но не бывали наши у Подольска, враки.

Мужчина коротко кивнул, открывая письмо. Бегло холодный взгляд пробежался по строчкам.

– Уж думали, и Дима сгинул, – вздохнул незнакомец.

– Что у вас за охота заранее хоронить всех? – усмехнулся Фёдор.

– Примета добрая, долго жить будут, ежели панихиду по живому отпеть. – Мужчина почесал бороду, глядя куда-то поверх плеча Басманова. – Стало быть, Пальский ждать на пристани будет?

Фёдор кивнул, стараясь и вовсе не обращать внимания на то, какой шум поднялся у входа.

– Что ж, – молвил мужчина, поднимаясь со своего места. – Стало быть, Иван Степаныч, должно тебе указать ту пристань. Под сим описанием немало мест новгородских.

Говоря то, мужчина приподнял письмо в своей руке. Фёдор пожал плечами, поднимаясь вместе со спутником своим.

– Отчего же не показать? – спросил Басманов.

Уж хотел было Фёдор направиться к выходу, как мужчина схватил его выше локтя да слабо одёрнул.

– Нет, нам токмо тебя надобно, – понизив голос, молвил незнакомец да подтолкнул юношу к чёрному ходу.

Фёдор бросил короткий взгляд на выход, да, цокнув, не стал противиться. Мужчина вывел его к двери, ведущей несколько вниз, в место, наполовину вкопанное в земь. Тут было много холоднее, нежели в кабаке, а уж тем паче – на улице. За ними захлопнулась дверь. Всё, что успел углядеть Фёдор – то были бочки да неразделанное мясо на больших разделочных пнях, залитых липкой кровью.

Не видал Басманов, кто охватил его под руки, ибо тотчас же холщовый мешок закрыл всякий взор. Фёдор не противился, когда его увели куда-то дальше. Он слышал, точно отодвинули тяжёлый ящик али ещё что – протяжный скрип дерева. Затем его спустили по старым наклонным ступеням. Басманов лишь примерно ощущал, что они нынче в подземном лазе.

Немного брели они по сырым коридорам и вскоре вышли на свет божий – всяко редкий свет просочился сквозь холщовую ткань. Вслепую Басманов ощутил, как руки его подняли пред ним да схватили грубой верёвкой, стянули до боли. Волнение, что охватило юношу, не давало верно прикинуть, сколько времени прошло, да мог лишь сказать, что дальше путь их шёл рекой.

– Хотел Луговского повидать? – наконец Фёдор услышал голос незнакомца.

– Да уже не сильно-то и хочется, – ответил Басманов, пожав плечами.

Сразу же Фёдор пошатнулся от сильного удара наотмашь по лицу.

* * *

Когда с Басманова сняли мешок, он невольно прищурился от света, хотя в помещении царил полумрак. Фёдора усадили на деревянный стул. Басманов едва обернулся, как увидел фигуру того самого незнакомца, с которым он общался. Проследовав за ним взглядом, Фёдор увидал того, кто должен был быть непременно хозяином здесь.

Перед ним стоял здоровый мужик, лет под сорок. На нём была белая рубаха, рукава закатаны выше локтей. Лицо его, сокрытое бородой цвета спелой ржи, сильно опалилось солнцем. На скулах, носу и лбу темнели пятна. Оттого ли, что весь лик уж обгорел под палящим ярилом, но светло-голубые глаза вовсе казались белыми. Волосы ниспадали ему на плечи, чуть изгибаясь волной книзу. Премного седых прядей могли бы натолкнуть на мысли о преклонных годах, но всяко то мнение развеивалось, стоило поглядеть на могучую фигуру настоящего богатыря.

Мужчина стоял, поставив одну ногу, обутую в тяжёлый сапог с толстенною подошвой, на ящик. Он опирался на согнутое колено, держа в руке нож, с которого ел отрезанные ломти яблока. Незнакомец подошёл к величавому великану да с коротким поклоном отдал письмо. Здоровяк метнул нож в ящик – оружие вошло едва ли не по самую рукоять, а яблоко бросил на пол.

Вытершись о штанину из грубой материи, он вернул письмо своему слуге, а сам же подошёл к Фёдору. Здоровяк присвистнул, и ему подали пустой ящик, на который сел, пристально разглядывая Басманова.

– Нет, право! – усмехнулся мужчина, подавшись назад, да упёрся руками о колени. – Видать, Ванька решил меня разжалобить, подсылая ко мне совсем уж детей! Сколько тебе, голубчик?

– Да уж семнадцать, – ответил Басманов.

– И чьих это ты такой красивый? – спросил мужчина.

– Согорских же. Иван Степаныч, – ответил Фёдор и тут же смолк.

Мужчина подался вперёд, отвёл прядь волос Басманова да принялся рассматривать серьгу.

– Вот коли царь сразу бы тебя на переговоры послал, то совсем другое дело было бы, – усмехнулся мужчина, грубо снимая серьгу.

Фёдор стиснул зубы и прикрыл глаза, чувствуя, как горячая струйка крови ползёт по его шее.

– Борь! – Мужчина кинул серьгу своему слуге, и тот её поймал да отошёл к свету разглядывать украшение.

Повисло тяжёлое молчание. Луговский, а именно им и являлся этот здоровяк, не сводил глаз с Фёдора. Юноша же мельком оглядывался, пытаясь что приметить. Каменный пол заложен был, верно, много лет назад – в расщелины меж камней позабивался мох. Помещение походило на склад – всюду стояли ящики да тюки, маленькие окна прибились совсем высоко. В окнах что и было видно – так ясное небо, не боле. Тут приметного ничего не сыскать. Борис кивнул, возвращая серьгу Михаилу. Луговский тяжело вздохнул, потирая украшение в своих ручищах.

– Ты мне нравишься, так что можем коротко со всем покончить, – молвил Михаил, подавшись вперёд.

Фёдор поглядел на Луговского.

– Называйся, чьих ты, – приказал Михаил.

Басманов сглотнул, стиснув зубы. Их взгляды встретились. Ответа всё не было. Луговский поджал губы, поднимаясь со своего места, да махнул двоим людям, что стояли за спиной Фёдора. Когда Басманова уволокли прочь, Луговский подозвал жестом своего слугу.

– У нас мало времени, – тихо произнёс Борис.

Михаил кивнул, глубоко вздыхая.

– Я пока не решил, – задумчиво молвил Луговский.

Борис с поклоном покинул залу да спустился по сырой скользкой лестнице вниз, в погреб.

* * *

Вяземский сидел, сложив ладони перед собой. Могло показаться, что он молится, но пред ним не было ни святых образов, ни креста. Право, он не просил уже нынче ничего, но просто глядел в стену пред собой вот уже час. Он не обращал внимания на рану в ноге, полученную при стычке у того злосчастного кабака. Кровь ещё шла, как бы туго крепостные ни перетягивали рану. Нынче все мысли будто покинули рассудок Вяземского, и наступило холодное смирение. Он поднялся, точно безумный лунатик, да ноги сами понесли его к покоям, где держался Пальский. Афанасий улыбнулся, покуда очи его покинули всякий рассудок.

– Сдохла дочь твоя, – с порогу молвил Вяземский. – И я даже не припомню, как давно – мрут как мухи!

Димитрий хмуро глядел исподлобья на опричника, горько усмехнулся, поджав губы. Пальский поднял голову вверх, силясь побороть ком,