Гойда - Джек Гельб

у царя нынче новые забавы? – спросил Михаил, дотронувшись большим пальцем до рассечённой скулы Фёдора.

– Чреваты забавы эти, – бросил юноша, глядя в глаза Луговского.

– Да ну? – усмехнулся князь.

– А ты много таких видал-то, чтобы лицо белым-бело да без румянцу? – спросил Фёдор, вскинув бровь. – Захворал я маленько, позабавившись.

– Чёй-то думается мне, что ты брешешь, Федь, – с улыбкой молвил Михаил.

Басманов усмехнулся.

– Поди знай, поди знай, – Фёдор развёл руками.

Михаил медлил с ответом, глядя своим пристальным взглядом прямо в глаза юноши. Цокнул князь да похлопал его по щеке. Отойдя, Луговский вновь налил самогону себе и Фёдору.

– За царя, – улыбнулся Михаил, поднимая свою чарку.

– За царя, – повторил опричник.

Уж набрав воздуху в грудь, Фёдор выпил самогон.

– А помимо плясок своих, чем вообще в опричнине маешься-то? – спросил Луговский, опираясь руками о стол.

Под такой тяжестью аж доски скрипнули, исправно неся свою ношу. Фёдор закусил да поднял взгляд на Михаила. Сглотнув, Басманов вновь ударил себя в грудь да прокашлялся – уж убойный был самогон.

– Свой же народ режете? – спросил князь, не дождавшись ответа.

– Ежели супротив царя, то это не наш народ, – молвил юноша.

Луговский усмехнулся да поглядел куда-то вдаль пред собою. Грудь его здоровенная поднялась да обрушилась тяжким выдохом. Князь сел обратно за своё место, взял нож широкий да принялся в него глядеться.

– И по сердцу тебе такая служба? – спросил Михаил.

– Не жалуюсь, – ответил Фёдор, пожав плечами.

– Но ты не волен. Много больше не волен, нежели я, – произнёс Луговский, подняв на юношу лукавый взгляд. –  Ты знаешь, что я тебя помиловал нынче, потому что у меня есть на то дозволение? Никакой князь, царь али король не повелит мне умертвить тебя. А если и повелит – я пошлю его к чёрту. Мы тут с тобой пьём, потому что у меня есть свобода миловать врагов моих. Ни у тебя, ни у всей братии такой воли нет. Ежели тебе приведут отца твоего, жену али ребёнка, нет у тебя воли противиться.

– Стало быть, не буду противиться, – отрезал Фёдор.

– А ежели кто предложил тебе иную судьбу? – спросил Михаил.

Фёдор сглотнул, подняв взгляд, и тотчас же отвёл лицо, точно смутившись страшной ереси.

– Ты стоишь больше, нежели Иоанн может дать тебе, – произнёс Луговский.

– Михал Михалыч, – вступился Фёдор, упёршись руками о стол, – можем уж всё начистоту?

– Так я ж с Борискою уж второй день чистоту эту из тебя выбиваю! – разразился Луговский. – Конечно, родной!

– Уж опричник я, то крепче всякого клейма со мною нынче, – произнёс Фёдор. – И право – речи твои и впрямь меня бы соблазнили – уж будто не вижу, куда вы клоните? Да только запуган, княже, смертью лютой, постыдной, страшной. Я и нынче смерти страшусь и гнева вашего, но, чёрт, право – убийте, не поступлюсь своею клятвой.

– Хлебу – мера, словам – вера… – вздохнул Михаил, уперев руки в боки. – А не страшно тебе самому сгнить в каменном мешке? Царь не вечен, а уж милость его и подавно.

– Не могу я супротив царя идти, при живом-то отце. Не могу, – ответил Фёдор.

– Я не зову тебя к себе на службу, – молвил Михаил, подавшись к Басманову. – Хотя, право, мечтаю окружить себя людьми твоей верности – да чтобы на смертном одре всё в могилу снесли. Ты погубишь себя на службе Иоанна, помяни моё слово. Я зову тебя служить лишь самому себе.

– За одни помыслы о том четвертуют али того хуже, ежели изловят, – Фёдор замотал головой, опустив взгляд.

– Вот уж десять лет как ловят! – самодовольно усмехнулся Михаил. – Не может царь быть везде, Федь! Кто знает, как ещё свидимся! Настанет день, непременно настанет, когда ты будешь жалеть и о присяге своей, и о том, что отдал во служение государю.

– Пущай и так. Мне нет иного, – молвил юноша.

– Нет ли, Федя? – спросил Луговский. – Не изловит меня царь – пущай весь Новгород вверх дном перевернёт.

Михаил тяжело вздохнул, наливая ещё самогона. Фёдор явно не был готов ещё больше принимать на душу, но, право, гневить Луговского почём зря не хотелось ещё боле.

* * *

Над Новгородом возвышался да белел собор Святой Софии. Его малиновый перезвон зазывал прихожан к заутрене. Богомольцы неспешно крестились да преклонялись перед святой обителью. Платки да юбки новгородских девиц мерно плыли пред ним, точно стройные ладьи. Мужчины ладные да складные выходили на службу – расшитые кафтаны, а иные и вовсе скроенные на латинский манер.

Лишь один человек не ступал на белокаменные ступени, а лишь бродил подле собора. Мятежной тенью на площади метался Афанасий Вяземский. Его очи не знали покоя всю ночь и сейчас глядели вперёд себя. Шаг его неровный выдавал, что Вяземский выпил. Бессонная ночь изнурила князя, но закипающей в его душе злости с лихвой хватало, чтобы пересилить себя. Наконец к князю неспешно приблизился нищий в жалком своём рубище, и опричник тотчас же обернулся к нему, невольно пошатнувшись.

– Подайте, – скорее потребовал он, нежели взмолился о подаянии.

– Сколько? – спросил Вяземский.

– Двести рублей, – ответил Борис, приподнимая ободранный капюшон.

– Идёт, – кивнул Афанасий.

– И Пальского, – добавил Борис.

Вяземский злобно выдохнул, потерев переносицу.

– Идёт, – кивнул опричник.

– Приходи на этот раз без своей дружины, – наказал Борис.

– К чёрту иди, со мною явится мой человек, – возразил Афанасий.

Борис вскинул голову, поразмыслив. После некоторого колебания было дано добро.

* * *

Одинокая пристань за городом поросла высокой осокой. Скользила лодка, плескалась за нею болотистая вода. Некогда тут раскинулась рыбацкая деревушка, да когда это было – помнят лишь холмы да камни у их подножий. В лодке сидело трое. У самого носа полулежал Луговский, Борис – на вёслах. Фёдор сидел подле Бориса со связанными руками. Юноша силился держаться ровно, но недолгий путь – не боле часа – уж измучил его спину до жуткой боли. Плечи бессильно опустились. Бритвенная осока задевала борт, точно поглаживала судёнышко чёрными когтями. Фёдор завидел вдалеке пристань, а на ней – трёх мужчин. Он насилу выпрямился, а ясные его глаза озарились светлой радостью, на устах заиграла улыбка.

– Борь, может, его уж с собой заберём? – спросил Луговский, сложив руки на груди.

– Да я бы с радостью, Михал Михалыч, – произнёс Фёдор. – Да Вяземскому ж и впрямь не сносить головы.

– Так где беда-то? – усмехнулся Луговский, оглядываясь за борт.

Фёдор усмехнулся. Лодка причалила, и Луговский спрыгнул в воду.

– Сколько лет, сколько зим! – радушно улыбнулся Михаил.

Афанасий хмуро поглядел на Фёдора и, право, ужаснулся.

– У нас товар, у вас купец! – молвил Луговский, сходя на пристань да придерживая Фёдора на