Не страшись урагана любви - Джеймс Джонс

— Обична, — сказал Рене, — Жим оставляет этот лодка пряма напротив тут, — и ткнул рукой в сторону пляжа, где несколько гостей плавали под тяжелым, спокойным, полуденным солнцем. — Када клиенты хочут идти плавать, я звонить Жиму. Настоящи гангстер. На мине много зарабатывать.

Грант рассказал, что он уже сталкивался с Джимом Гройнтоном. Через пять минут коренастый, светловолосый, похожий на ирландского полицейского ныряльщик подъехал на своем старом побитом джипе.

— Лучши ныряльщик у Кингстоне, — ухмыльнулся Рене, когда Грант пожимал руку Джиму. — Но тибе нада присмотреть за ним, Ронни. Редка он учить мужчину, как нырять, без таво, чтоб не учить его жена чего-то другой! Так от. Он сама большая Дон Хуан отсюда и до дороги Виндворд. Если не весь Кингстона.

— Он мне льстит, — улыбнулся Джим Гройнтон странными бледными ресницами и с фамильярностью старого друга хлопнул Рене по спине. — Мне далеко до этого. Ну! Рад, что вы сюда прилетели. Когда хотите выйти?

— В любое время.

— Тогда пошли сейчас.

— Прекрасно. Зайдем, я познакомлю вас с моей, э…

— Ее жена, — сказал Рене.

Гройнтон на мгновение задержал на Гранте взгляд из-под бледных ресниц.

— Конечно. Рад ее видеть.

— Ее со мной не было, когда я приезжал на Гранд-Бэнк, — Грант ощутил потребность пояснить. — Она потом приехала. И она не моя жена, она — моя девушка.

— Будит, — ухмыльнулся Рене. — Не волнуйся. Будит. Када эти трое сошлись. — И он кивнул на столик.

— Она будет выходить с нами?

— Не знаю. Спросим. Она не ныряет, но, может, захочет просто поплавать.

Она захотела. «Я не позволю этому парню исчезнуть из виду следующие две недели или сколько там это займет, если сумею», — ухмыльнулась она. Так и начались ежедневные, день за днем исходы и возвращения к рифам. В радиусе четырех миль их было довольно много. Ближайшие из них — Ган-Ки и Лайм-Ки, которые были в миле отсюда и в миле друг от друга — они навестили сразу, а потом постепенно охватывали день за днем остальные: Рэк-Хэмс-Ки, Мейден-Ки, Дранкенменз-Ки, Уэст-Мидл-Рок, Уэст-Мидл-Шоул, Ист-Мидл-Граунд, Т ртл-Хед-Шрул, Саус-Ки, Саус-Ист-Ки. Только некоторые из них поднимались над водой, так что если не знать, где они, то и не найдешь. В среднем они были на глубине от двух морских саженей (т. е. 12–18 футов) до десяти-двенадцати. На самом деле они не очень интересны для подводного плавания, но они все-таки ухитрялись добывать достаточно рыбы для пропитания. Пару раз с ними выходила автор музыкальных комедий со своим мужем. Однажды пошли знаменитый педик-дирижер с женой, но только один раз. И это хорошо. Гранту не нравился дирижер, а дирижер, в свою очередь, невзлюбил его. У Джима Гройнтона был маленький компрессор, так что можно было перезаряжать баллоны Гранта, и он, как обычно с клиентами, хотел сам делать всю грязную работу, но Гранту это не нравилось. Он был человеком «сделай-сам-и-научись». Так что он много времени проводил на стоянке с Джимом, чистя, наполняя баллоны и ремонтируя оборудование и даже помогая в поденной работе на судне.

Погода стояла прекрасная. Каждый день они выходили незадолго до полудня, прихватывая сандвичи и пиво, и пеклись под жарким солнцем в безветренном, сверкающем море так, что вскоре Лаки и Грант стали почти черными и темнее веснушчатого Гройнтона. Катамаран великолепно служил в таком плавании. Двойной стальной корпус, обтекаемый и устойчивый, съемный подводный ящик из стекла, два мощных навесных мотора, он был удобен и почти исключал возможность перевернуться или утонуть. На раме из трубок натянута парусина, дающая тень, потому что кроме Лаки с ее итальянской, быстрозагорающей кожей цвета слоновой кости, никто не мог пробыть на солнце весь день. Мужчины большую часть времени были в воде, так что вскоре Грант обнаружил, что сгорели только шея и плечи, которые возвышались над водой, и голени ног, хотя они оставались на фут под водой. Он все реже и реже пользовался аквалангом и все чаще и чаще нырял с трубкой. Джим Гройнтон никогда не пользовался аквалангом, поскольку человек, который ныряет на сто — сто двадцать футов, легко плавал на глубине десять-двенадцать морских саженей. Лаки относилась к нему совсем иначе, чем к Большому Элу Бонхэму, так что на судне не было напряжения, и долгие дни, проведенные на воде, были чудесными, веселыми, хотя она все равно отказывалась нырять. Вскоре она вызнала, что Джим, несмотря на свою фамилию, все-таки был ирландцем и, несмотря на свое «дон-жуанство» и храбрость и твердость под водой, легко смущался, слушая ее нью-йоркскую женскую болтовню. Многие местные рыбаки в хорошую погоду выходили на рифы и банки на маленьких самодельных лодках. Они неизменно работали нагишом и стояли, наклонившись над водой, и почти неизменно из паха свисали самые длинные и большие пенисы из всех виденных Грантом. И только когда катамаран подходил достаточно близко, чтобы можно было рассмотреть женщину на борту, они ныряли вниз и вставали уже в одеянии, похожем на крест на пасторской сутане и женский пуловер, и ужасно смущенно улыбались. Так что Лаки пришлось одолжить у Рене мощный бинокль. С ним она могла изучать их невероятно большие пенисы издали и не смущать их, и это, как она заявила, было ее «забавой и хобби», пока мужчины ныряли, а когда они подплывали к лодке, она с ухмылкой показывала размеры: десять дюймов, фут, полтора фута, и комментировала: «О, такие красивые длинные большие шоколадные штуки! М-м!» — при этом Джим Гройнтон, натянуто улыбаясь, удалялся на корму, чтобы запустить двигатель, а веснушчатые уши пылали сквозь загар. И неизменно, когда они возвращались в отель, где Джим теперь оставлял свое судно каждый день, Рене ликовал и кричал: «Ну! Какая большая штука смотрел сегодня?» Грант знал, что на две трети этот ритуал затевался, чтобы шокировать Гройнтона (и всех остальных жеманниц, которые могли быть поблизости), тогда как оставшаяся треть была чистейшей борьбой с предрассудками, и он ловил Джима на том, что тот смотрел на нее со смущенным удивлением, а возможно, и с восхищением, когда думал, что его не видят. Так и шли веселые, чудесные дни. Единственным днем, когда они не вышли, была среда, день, когда они поженились.

Однако, несмотря на это веселье и смех, и еще больший смех, питье и веселье в баре или на веранде по ночам, куда Грант приходил достаточно охотно, по-настоящему живым, неонемелым он чувствовал себя только тогда, когда нырял. Только тогда он полностью забывал о своей проблеме, проблеме брака, ради которого он ничего не делал. Даже на катамаране, в сверкающем, дышащем, беспокойном, пылающем великолепии моря, когда он забирался на него и снимал снаряжение, иногда акваланг, но чаще только трубку, маску, ласты и ружье, ощущение было такое, как будто что-то выключится, упадет занавес в сознании, и он снова столкнется с проблемой, которую должен решить, но никак не начинает решать. Должен ли? Не должен ли? Он предпочитал оставаться в воде. И в результате его умение плавать под водой, которое он сейчас не желал прекращать ни на секунду, невероятно возросло, и ко дню свадьбы он вполне легко нырял на пятьдесят футов. Но остальная часть отпуска была лишь наполовину живой, шла в каком-то оцепенении.