Тайны Кремля - Юрий Жуков

Обеспокоенный таким развитием событий, Сталин 12 августа направил Тито письмо, в котором отметил: «Советское правительство считает, что своей торопливостью оба правительства облегчили дело реакционных англо-американских элементов, дав им лишний повод усилить военную интервенцию в греческие и турецкие дела против Югославии и Болгарии»[627]. Два балканских лидера вняли рекомендации Кремля. 27 ноября подписали в Евксинограде (неподалеку от Варны) задуманный договор уже не бессрочный, а на 20 лет. Пошли на то несмотря на принятую незадолго перед тем Второй генеральной ассамблеей ООН резолюцию, осудившую Белград, Софию и Тирану за вмешательство во внутренние дела Греции, военную помощь партизанам-коммунистам.

Советское руководство все еще не меняло своей позиции по данному вопросу. Загодя одобрило подписание договора, что вполне ясно выразил Молотов: «это не должно препятствовать проведению мер в деле объединения Югославии и Болгарии так, как руководство этих стран сочтет нужным»[628]. Одобрило и иное. 9 января 1948 года, во время беседы с прибывшим в Москву Джиласом, Сталин заявил: «Мы согласны, чтобы Югославия проглотила Албанию… чем скорее, тем лучше»[629].

Подход узкого руководства к проблеме стал меняться только после получения достоверной информации о предстоящем заключении Брюссельского договора. Поводом же для выражения новой позиции Кремля послужило интервью Димитрова, данное им 17 января в Софии по поводу будущей Балканской федерации. Бывший номинальный глава Коминтерна заявил, что видит в ее составе не только Югославию, Болгарию, Албанию, но и дунайские страны — Венгрию и Румынию, даже Чехословакию и Польшу в настоящем, в будущем же еще и Грецию. Неделю спустя Сталин сообщил Димитрову, что такое предложение «наносит ущерб странам новой демократии и облегчает борьбу англо-американцев против этих стран»[630]. А 28 января «Правда» опубликовала откровенно официозный комментарий по поводу интервью болгарского премьера, осудивший безоговорочно идею создания Балканской федерации, квалифицировав ее как «проблематичную» и «надуманную».

В тот же день Сталин, используя на этот раз дипломатические каналы, уведомил Тито о кардинальном изменении своего прежнего отношения к созданию нового государства. «В Москве получено сообщение, — отмечалось в очередном советском документе, — что Югославия намерена в ближайшие дни направить одну свою дивизию в Албанию к южным ее границам… Москва опасается, что в случае вступления югославских войск в Албанию англосаксы расценят этот акт как оккупацию Албании югославскими войсками и нарушение ее суверенитета, при этом возможно, что англосаксы используют этот факт для военного вмешательства в это дело под предлогом „защиты“ независимости Албании». Не довольствуясь одними объяснениями, Кремль поспешил ужесточить позицию. Уже 1 февраля Тито была вручена телеграмма, подписанная Молотовым, но выражавшая мнение Сталина. Разгневанного тем, что его могли втянуть не в холодную, а во вполне горячую войну с США и Великобританией. Советское правительство, говорилось в этом своеобразном послании, «совершенно случайно узнало о решении югославского правительства относительно посылки ваших войск в Албанию… СССР не может согласиться с тем, чтобы его ставили перед совершившимся фактом. И, конечно, понятно, что СССР как союзник Югославии, не может нести ответственности за последствия такого рода действий, совершаемых югославским правительством без консультаций и даже без ведома советского правительства»[631].

Для разрешения кризисной ситуации Сталин потребовал незамедлительно созвать совещание трех заинтересованных сторон, югославской, болгарской и советской. Встречу на высшем уровне, которая и открылась в Москве 10 февраля 1948 года. СССР на ней представляли Сталин, Молотов, Маленков, Жданов, Суслов и Зорин; Болгарию — Димитров, Коларов и Костов; Югославию — только Кардель, Бакарич, Джилас и Попович.

На совещании Сталин не выступил, предоставив сделать это Молотову. Лишь время от времени, прерывая ораторов, бросал короткие реплики. Предельно эмоциональные. Резкие, даже злые. Но именно они и позволяют понять тогдашнее состояние Иосифа Виссарионовича. Не скрываемый им — ведь вокруг только свои — страх. Смертельную боязнь того, чем рано или поздно может обернуться созданная им самим с огромным трудом блоковая система, призванная надежно обеспечить безопасность СССР. К чему могут привести непродуманные, несогласованные не действия, а всего лишь заявления Белграда и Софии. К каким, скорее всего, приведет оценкам их Западом, сознательно истолковывающим все по-своему, в соответствии с собственными надуманными представлениями о заведомой «агрессивности» Москвы.

Позволяют реплики установить и иное. Сталин был уверен: в накалившейся до предела международной обстановке даже выражение намерений может неожиданно послужить поводом для локального поначалу, балканского конфликта. Ну, а тот неизбежно перерастет в третью мировую войну. Втянет и США — в соответствии с доктриной Трумэна, и СССР — как союзника Югославии. Приведет к самому нежелательному, ибо Москва, не обладая ни атомными бомбами, ни дальними бомбардировщиками, обязательно проиграет, потерпит сокрушительное поражение.

Потому-то Сталин и пытался втолковать Димитрову существенную разницу между его былым партийным постом и нынешней должностью главы правительства Болгарии. Объяснял порождаемую последней высочайшую ответственность за судьбу не только своей страны, но и всех государств, связанных с нею союзами о взаимопомощи, особенно — Советского Союза. «Вы хотели удивить мир, — ехидно заметил Иосиф Виссарионович, — как будто Вы все еще секретарь Коминтерна». Потом стал внушать высоким гостям: «Все, что Димитров говорит, что говорит Тито, за границей воспринимается как сказанное с нашего ведома». А еще позже, прервав Молотова, зачитывавшего текст одного из пунктов югославо-болгарского соглашения, прямо заявил: «Но ведь это превентивная война…» И не смущаясь откровенной поучительности, добавил: «Это самый обычный комсомольский выпад. Это обычная громкая фраза, которая только дает пищу врагам»[632]. Явно подразумевал отсутствие у Димитрова и Тито государственной мудрости.

Встреча завершилась на следующий день подписанием СССР с Югославией и Болгарией порознь соглашений о консультациях по внешнеполитическим вопросам. Однако ни сама встреча, ни появившиеся как ее результат документы не устранили серьезных опасений Кремля в непредсказуемости последствий происшедшего. Вынуждали искать способ, который твердо убедил бы Запад — Вашингтон и Лондон, в истинных, миролюбивых намерениях Советского Союза. Единственным же средством для того могло стать дезавуирование подписанного в Евксинограде соглашения. Либо обоими его создателями, либо хотя бы одной стороной, но при обязательном отстранении от него Москвы. И непременного согласия на то Тито или Димитрова.

Георгий Димитров уже на совещании выразил полную готовность отречься от своих прежних заявлений и замыслов. Позиция же Иосипа Броз Тито пока оставалась неясной, прежде всего из-за его непонятного отказа приехать в Москву. Прояснилась только 1 марта, когда расширенное заседание ПБ КПЮ в своем решении зафиксировало особое мнение по поводу происшедшего: «В последнее время отношения между Югославией и СССР зашли в тупик»[633]. Получив информацию о том, узкое руководство попыталось использовать привычный способ жесткого давления. Как первое более чем серьезное предупреждение, 18 марта отозвало из Югославии советских советников — экономических и военных. И практически одновременно — уже 27 марта, Молотов и Сталин (именно в такой последовательности и далеко не случайно стояли их подписи) специальным письмом выразили руководству Югославии политическое недоверие, сознательно преувеличенно обвинили его в ревизионизме и оппортунизме. Это грубое по форме, тону послание, без сомнения, и придало драматический характер всем последующим событиям. Явно спровоцировало их.

Оскорбленный Тито не стал торопиться. Проект своего ответа вынес на обсуждение пленума ЦК КПЮ, созванного лишь 12 апреля. Тот же не только полностью поддержал своего лидера, одобрив именно его позицию в конфликте, но и пошел гораздо дальше. Обвинил члена ПБ С. Жуйовича и члена ЦК А. Хембранга, выступивших в защиту взглядов Сталина, в… шпионаже в пользу Москвы. Столь неожиданный, даже странный поворот при обсуждении вопроса, усугубили А. Ранкович и сам Тито, заявившие в прениях, что СССР, мол, давно уже создал в Югославии свою разветвленную всеохватывающую разведывательную сеть. Тем самым, и отнюдь не по инициативе Кремля, в полемике двух стран, двух партий и появился как самый весомый, хотя и бездоказательный, аргумент, присущий лишь охоте за ведьмами.