Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914) - Даниэль Бовуа

Родовая фамилия шляхтича говорила сама за себя и была своего рода рекомендацией. С особым уважением относились к местным княжеским родам, которые в XVI в. перешли из православия в католицизм, – Четвертинским и Сангушко. Древность их родов подтверждали руины средневековых замков, огромных крепостей, которые были давно заброшены ради более удобных дворцов. Эти гроды, городища свидетельствовали о подлинности магнатских родов.

Рядом со старыми немногочисленными замками повсюду появлялись небольшие дворцы, окруженные парками. Они были построены в основном в XVIII в. или в начале эпохи романтизма и стали источником вдохновения для нескольких польских художников. В. Келесинский выполнил целые альбомы гравюр, на которых польская усадьба всегда возвышается над украинскими селами, полными пьяных крестьян, демонстрируя свое культурное превосходство. Подобное идеальное изображение цивилизованного мира встречаем и в работах Юлиуша Коссака (1824 – 1899), находившегося под влиянием английского романтизма. Коссак, частый гость Дзедушицких, был в полном смысле этого слова певцом той Аркадии, где ничто не должно было оскорблять взгляд утонченного дворянина, занимающегося сельским хозяйством, и его впечатлительной жены. В своих работах Коссак идеализирует даже крестьян и евреев. Его акварели – это сказочные картины, на которых изображены красивые и элегантные юные аристократы, породистые кони. Подобным идиллическим видением мира отличаются ранние произведения Юзефа Брандта (1841 – 1914). Художник видел мир глазами того общества, от которого зависел713. Сколь далека эта помещичья Украина от образов, представленных И.Е. Репиным в «Запорожцах» или Н.В. Гоголем в «Тарасе Бульбе»! Не удивительно, что польская аристократия Украины – это живое напоминание о «гниющем Западе» – вызывала такое раздражение у Бибикова.

Поветрие, охватившее умы, было настолько велико, что когда в 1841 г. граф А. Пшездецкий, один из польских помещиков, приступил к описанию трех юго-западных губерний по поручению правительства (известно, что граф принадлежал к окружению Бибикова), то, в сущности, ограничился живописным рассказом обо всех известных ему усадьбах, в которых гостил. В его изложении семейные истории переплетаются с описанием великолепия помещичьих домов: «Прекрасны в нашем крае сельские дома богатых господ. Архитектура, садоводство, изысканный вкус и роскошь, все это вместе создает единое гармоничное целое… Содержание этих жилищ, несколько дорогостоящее, привязывает к ним хозяев. Они любят в своих сельских дворцах вести полуфеодальное и полупатриархальное существование, а в города не заглядывают вовсе. Женщины ведут спокойную супружескую жизнь, мужчины же отдаются праздности». Особенное внимание он уделял прекрасным усадьбам Стецких, Мнишеков, Вишневецких714.

Праздность шляхты на Украине быстро превратилась в литературное клише. Даже находившийся в изгнании в Париже Ю. Словацкий подчеркивал эту склонность в своей драме «Фантазии». Подобные впечатления он мог вынести из юности, хотя, возможно, писал о праздности под влиянием мемуаристов того времени715. Уединение на лоне почти южной природы зачастую воспринималось поэтами как реализация мечты о покое и гармонии. Самый известный пример – Софиевка, садово-парковый ансамбль, созданный Щ. Потоцким вблизи Умани. Этот огромный «сентиментальный сад», о котором уже шла речь в первой части книги, в котором были использованы все атрибуты садового искусства в стиле Ж. Делиля, воспринимался как символ. Резиденция Потоцких, Тульчин, находилась в 60 верстах от Софиевки и также казалась островом посреди степей – степей, где когда-то крестьяне резали шляхту, «островом культуры посреди варварского моря». Такую же функцию выполнял парк «Аркадия», заложенный Хеленой Радзивилл вблизи Неборова. Это образное воплощение рая, эдема, где взгляд не должен быть омрачен ничем вульгарным, жемчужина изысканного западного образца, оазис цивилизации, затерянный среди «диких полей»716.

Когда Мечислав Потоцкий, унаследовавший замок после смерти Софии, путешествовал в коляске из райского сада в Тульчин, он переносился из одного удивительного места в другое, также окруженное враждебной степью. В селе Ягорлике стоял столб с надписью «Конец Польши» («Koniec Polski»), но зато в самом дворце глаз продолжали радовать все достижения цивилизации. Граф владел одной из богатейших коллекций европейского искусства. В Тульчинском дворце имелись полотна Тициана, Рембрандта, Карраччи, Рафаэля, Рубенса, Ван Дейка, Тенирса, Поттера, Лампи, Герарда717.

Каждый, кто считал себя магнатом, хотел иметь собственный парк. Почти все парки польской знати были разбиты по проектам ополячившегося ирландца Дионизия Миклера (МакКлэра), прежнего протеже короля Станислава Августа, который буквально «энглизировал» пейзажи вокруг дворцов. Чацкие в Порыцке, Сангушки в Боремли, братья Собанские – Иероним в Баланувке, а Михал в Ободувке, Ярослав Потоцкий в Ситковицах, Браницкие в Александрии – все они жили среди роскоши и красоты, изрядно удивлявшей гостей. Пшездецкий писал: «Отлично и похвально было бы собрать виды дворцов и садов Подолии, Волыни и Украины, выгравировать их и, добавив к гравюрам описание, целиком по образцу английских альбомов издать. Только с выбором могли бы быть трудности…»718

Немногие задумываются над тем, ценой какой несправедливости и эксплуатации создавались эти уединенные гавани счастья. В 1839 г. Люциан Семенский, поэт, очень близкий к народу, принадлежавший к галицийской группе «Зевоня», отважился написать поэму о Софиевке, в которой голос придворного Трембецкого – олицетворения западной испорченности – неожиданно перекрывается голосом украинского мальчика, поющего народную песню о Гонте и народной мести719. Поэт продолжал, хоть не с такой силой, мотивы, лежащие в основе «Каневского замка» С. Гощинского. Как же можно было не замечать, что этот мир идиллии поистине был вызовом униженному крестьянству?

Рассказывая о своей обыденной жизни, А. Еловицкий вспоминал бесконечные поездки на воды в Германию или на Кавказ либо праздничные торжества и сопровождавшее их веселье720. Большую часть своей жизни крупные землевладельцы проводили, нанося друг другу визиты, дававшие повод для пиршеств и возможность похвастать своим богатством. Зачастую экипажи запрягались целой шестеркой лошадей. Как правило, в поместьях держали бесчисленные своры псов, хозяева которых были рьяными охотниками: у Стецких, к примеру, было больше 500 собак, и весь охотничий сезон они проводили на охоте. У Яблоновских, Любомирских, Сангушко гостей развлекали специально устроенные частные оркестры721.

Однако было бы ошибкой судить на основании одних только описаний прекрасных пейзажей и ярких моментов повседневной жизни, что роскошью был пропитан быт всех помещиков Украины. Эта группа, насчитывавшая 70 тыс. человек, то есть примерно 17,5 тыс. семей, была весьма неоднородной. Наряду с очень богатыми землевладельцами, оставившими наиболее заметный след в культуре, существовало немало очень мелких, зачастую с низким социальным статусом, которым приходилось своими руками обрабатывать землю. Согласно проведенной в 1850 г. переписи, к которой мы еще будем обращаться, свыше 90 % получивших подтверждение о принадлежности к дворянству не имели ни одного крепостного. Свидетельства о них встречаются редко, поскольку их лишенная блеска жизнь не привлекала писателей. Пристальное внимание на существовавшую проблему расслоения внутри шляхты (номинально все шляхтичи считались равными между собой) обратил Ю. Крашевский в написанном в 1855 г. в Житомире романе «Два света». Автор рассказывает о неминуемом конце дружбы, которая началась в детстве между бедным шляхтичем Алексы Драбицким и аристократом Юлианом Карлинским. Причиной разрыва отношений становятся предубеждения, носящие классовый характер. «Два света» разделяют этих двух поляков, хотя, казалось бы, их должна была сближать принадлежность к единому шляхетскому сословию. Алексы Драбицкий является типичным представителем малоземельной шляхты: «На двадцать с чем-то крестьянских домов было здесь шесть владельцев, а одним из самых убогих был Алексы и его братья. Драбицкие имели только трех крестьян, небольшой участок земли по тридцать моргов в севообороте, хороший кусок для сенокоса, немного леса, какую-то часть в общей аренде и мельнице и самую старую на селе усадьбу, затененную липами, окруженную садом, которая в целом выглядела почтенно. И с такого маленького хозяйства кормились Алексы, мать и трое младших братьев!»722

«Серым казалось в этих условиях шляхетское общество, осевшее в этом глухом крае… Серым и таким же заурядным, как их крыши, покрытые серой соломой, и вся усадьба с жилыми и хозяйственными постройками»723. Эта шляхта до 1831 г. училась в польской школе, а затем в русской, но вся ее последующая жизнь проходила в деревне. Лес давал лис и зайцев, пруды – рыбу, пчелы – мед и воск. Шляхта разводила овец, выпивала по маленькой в праздничные дни, сахар на ее столе был редкостью, а бутылка вина, привезенная из Одессы, открывалась лишь по торжественным случаям. Эта прослойка подтвердившей свою родословную шляхты, как и деклассированная шляхта, была достаточно тесно связана с крестьянами, и степень ее украинизации зачастую была значительной. А. Иванский обращал внимание на частое употребление украинского языка в среде мелкой шляхты: «…любимый всеми руський язык употреблялся даже мелкой шляхтой в доме. Шляхетские дети зачастую свои первые слова произносили на этом языке, а с польским знакомились уже во время учебы. Наши девушки любили петь красивые украинские песни. В этой привязанности можно было заметить определенные черты вульгарности (если не грубости), поскольку руський язык не нес в себе в ту пору следов цивилизации, хотя это была, в известной степени, основа, сплачивающая разные слои одного общества». В то же время, как подметил Иванский, многие крестьяне, так же как и бывшие униатские священники, говорили по-польски. Он не отмечал среди бедного польского дворянства существования языкового или религиозного антагонизма в отношении украинского крестьянства724.