Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Ну до чего ж ты горяча! — засмеялась Юйлоу. — И на язык тебе лучше не попадаться.

Они рассмеялись.

— Матушка Третья и матушка Пятая, вас приглашают в дальние покои откушать крабов, — объявила вошедшая Сяоюй. — Я пойду матушку Шестую и госпожу Симэнь приглашу.

Цзиньлянь и Юйлоу, взявшись за руки, направились к Юэнян. Она сидела с Цзяоэр на примыкавшей к ее покоям террасе.

— Что это вы улыбаетесь? — спросила она.

— Да вон батюшка Пинъаня наказал, — говорила Цзиньлянь.

— То-то я слышу — кричат что есть мочи, — заметила Юэнян. — Кого, думаю, бьют? Оказывается, Пинъаня. А за что?

— Он хозяину на мозоль наступил, — ответила Цзиньлянь.

— У него мозоли появились? — удивилась наивная Юэнян.

Цзиньлянь и Юйлоу хохотали до упаду.

— Ну что вы смеетесь? — унимала их Юэнян. — Объясните, наконец, в чем дело.

— В том, — начала Юйлоу, — что Пинъань впустил Бай Лайцяна. Вот ему и досталось.

— Ну, пустил — и ладно! Причем же тут мозоль? — спрашивала Юэнян. — Таких людей еще не встречала. Сидел бы себе дома, а то к чужим врывается, покой нарушает.

— Он пришел батюшку проведать, — заметил Лайань.

— Для чего? У нас с кровати вроде никто не падал, — говорила Юэнян. — К чему ж так бесцеремонно врываться?! Ему, должно быть, желудок набить на дармовщинку захотелось?

Появились Пинъэр и дочь Симэня, и все занялись крабами.

— Там у меня немного виноградного вина, ступай подогрей и подай, — обратившись к Сяоюй, распорядилась хозяйка.

— С крабами больше подойдет цзиньхуаское, — не удержалась Цзиньлянь, а немного погодя продолжала: — Пить вино с одними крабами?

Сюда бы жареную утку!

— Уж поздно! Какая теперь утка? — сказала Юэнян.

Пинъэр зарделась от стыда.[519]

Да,

Чтоб смысла избежать двойного,Обдумывай любое слово.

Простодушная Юэнян и не подозревала, на что намекала Цзиньлянь.

Однако не будем больше говорить, как они лакомились крабами, а расскажем пока о Пинъане.

После пыток Пинъань выбежал на двор и, потирая избитые ноги, пошел к себе. Ему забинтовали кровоточащие пальцы.

— За что тебя, брат, так батюшка избил? — наперебой спрашивали его подошедшие к нему Бэнь Дичуань и Лайсин.

— А я откуда знаю?! — отвечал со слезами на глазах Пинъань.

— За то, что Бай Лайцяна пустил, — сказал Лайсин.

— Да ты ж сам видал, — говорил Пинъань, — как я его задерживал. Нет, говорю, батюшки, а он, знай, лезет. Подошли к зале, спрашиваю, что вам, дядя? Батюшка, говорю, за городом на проводах, а когда вернется — неизвестно. Не дождаться, мол, вам. А он отвечает, подожду, и, ничего не слушая, усаживается, а тут батюшка показался, они и встретились. Он, оказывается, зашел просто повидаться. Выпил чай и сидит. Тут господин Ся прибыл. Он вышел, отсиделся во флигеле и опять не уходит. Пришлось батюшке его к столу приглашать. Другой бы со стыда сгорел, посидел немножко — и домой, а этот своего все же дождался — наелся, напился и только тогда стал собираться, а мне за него вон как попало. Батюшка упрекал, у ворот, мол, не стою, всех пропускаю. Да разве я его пускал?! Просто не удалось мне с ним справиться. Попробуй его удержи, когда он прет со всей силой. Вот мне и досталось за него. Чтоб его Небо покарало, проклятого! Выроди он, сукин сын, сыновей-разбойников, дочерей-поблядушек! Чтоб тебе здешний кусок впрок не пошел — хребет переломил!

— Хребет сломается — легче выйдет, — пошутил Лайсин.

— Чтоб ему этим куском подавиться! Все б ему нутро вывернуло! — ругался Пинъань. — Во всем свете не сыщешь другого такого толстокожего да бесстыжего, как этот сукин сын. Прокрался, даже собака не тявкнула. За столом так на все и набрасывался, побируха проклятый! Хоть бы кто отделал тебя, голодранца, чтоб у тебя задница сгнила, рогоносец-жополиз!

— И сгниет, не узнаешь, — заметил Лайсин. — А вонь пойдет, скажет, газы, мол, замучили.

Все расхохотались.

— У него, наверно, росинки дома не водится, — продолжал Пинъань. — На что похожа, небось, его благоверная, если он только и рыскает, где б утробу насытить, как бы дома не варить. Чем так опускаться, лучше уж пусть жена полюбовника заводит. Лучше в рогоносцах ходить, чем так унижаться, чтобы тебя вся прислуга презирала.

Да,

На людях он бездельник, праздный мот,В дому — жена голодная орет.

Дайань между тем подстригался в лавке. Заплатив цирюльнику, он вышел наружу.

— Пинъань! — крикнул он. — Не хотел я тебе ничего говорить, но ты меня из терпенья вывел. Господам служишь, а нрава хозяйского не раскусил. Чего ж теперь на других пенять? Никто ведь не требует, чтобы ты серебром мочился, золотом ходил, но надо же соображать, к обстановке прилаживаться. Одно дело, дядя Ин или дядя Се. Их пускай в любое время, дома батюшка или нет. Другое дело — остальные. Зачем же его пустил, когда тебя батюшка предупреждал, а? Кого ж и наказывать, как не тебя!

— Наш Пинъань — как ребенок несмышленый, — пошутил Бэнь Дичуань. — Он только баклуши бить научился, а тут другой нашелся — мяч гонять мастак. Целыми днями ногам покоя не дает.

Все рассмеялись.

— Ладно, ему за Бай Лайцяна досталось, а Хуатун за что тисков отведал? — спрашивал Бэнь Дичуань. — Так сладко, должно быть, хоть угощай. К столу, знаю, приглашают за компанию, а вот тиски вместе отведать — что-то не слыхивал, а тут нашелся компаньон.

Хуатун потирал пальцы и плакал.

— Не плачь, сынок! — уговаривал его, подшучивая, Дайань. — Вон как мамаша тебя балует — жареные баранки на пальчики тебе нанизала, а ты капризничаешь.

Однако хватит говорить о шутках слуг.

Симэнь сидел в пристройке, наблюдая за Чэнь Цзинцзи, как он упаковывал подарки и писал визитные карточки. На другой день утром их отправили в Восточную столицу в подарок высокому зятю Цаю и командующему Туну, но не о том пойдет речь.

На следующий день Симэнь отбыл в управу, а Юэнян с остальными женами отправилась в гости к супруге У Старшего. Хозяйки, украшенные жемчугами и перьями зимородка, в халатах из узорчатой парчи заняли пять паланкинов. Их сопровождала в небольших носилках жена Лайсина. Сунь Сюээ и дочь Симэня остались домовничать.

С утра пришел Хань Даого, чтобы в знак благодарности преподнести Симэню жбан цзиньхуаского вина, особым образом поджаренного гуся, пару свиных ножек, четырех уток и четырех пузанков. На визитной карточке было написано: «От Почтенного ученика Хань Даого с нижайшим поклоном». Хозяина не было дома, и Шутун не решился принять подарки. Коробки с коромыслом оставили до его прибытия. Увидев подношения, Симэнь велел Циньтуну вызвать из лавки Ханя.

— Что это значит?! — спрашивал он. — Для чего ты покупал подарки? Не могу я их принять.

— Я вам так обязан, батюшка, — говорил, кланяясь, Хань Даого. — Вы за меня вступились, столько мне сделали, что мне никогда не отблагодарить вас сполна. Какие это подарки?! Лишь ничтожный знак моей вам преданности. Умоляю вас, батюшка, не побрезгуйте, возьмите хоть ради смеху.

— Да не могу я! — возражал Симэнь. — Ты же у меня в приказчиках. Мы как одна семья. Как же я могу принимать от тебя подарки? Нет, забирай, пожалуйста, обратно.

Встревоженный Хань Даого долго еще упрашивал Симэня. Тот, наконец, согласился взять вино и гуся, а остальное наказал слуге отнести домой к Ханю.

— Пошли приглашения дяде Ину и дяде Се, — велел он Шутуну и обратился к Хань Даого: — После обеда пусть Лайбао посидит в лавке, а ты приходи.

— Вы отказались от моих подношений, а теперь хотите, чтобы я еще причинил вам лишние хлопоты?! — заметил Хань Даого и, поблагодарив за приглашение, удалился.

Симэнь Цин купил всевозможных закусок, и после обеда в крытой галерее близ Зимородкового павильона был накрыт квадратный стол.

Первыми прибыли Ин Боцзюэ и Се Сида.

— Приказчик Хань был так любезен, что преподнес мне подарки — говорил им Симэнь. — Я наотрез отказался принять, но он так меня упрашивал, что пришлось взять гуся и вино. Неловко, думаю, одному лакомиться, вот и пригласил вас с ним за компанию.

— Он со мной насчет этих подарков советовался, — подхватил Ин Боцзюэ. — Неужели, говорю, хозяину в диковинку твои подарки? И нечего, говорю, тебе зря хлопотать. Все равно не примет. Ну, и каков же результат? Прав я оказался. Я, можно сказать, брат, к тебе в самое что ни на есть нутро пролез!

После чаю они сели за двойную шестерку, а через некоторое время пришел и Хань Даого. После приветствий сели за стол. На почетных местах сидели Ин Боцзюэ и Се Сида, место хозяина занимал Симэнь, а сбоку пристроился Хань Даого.

Появились подносы и блюда, и вскоре стол был заставлен разнообразными деликатесами. Не успели их распробовать, как принесли два огромных блюда — гуся с лапшой и целую груду печеных на пару масляных пирожков. Лайаню было велено подогреть в медном кувшине цзиньхуаское вино, Шутуну — обслуживать гостей, а Хуатуну — подавать кушанья. Шутун наполнил чарки.