Маркус Вольф - Леонид Млечин

— ГДР должна полагаться на собственные силы, — заключил Вилли Штоф.

При Горбачеве Хонеккеру тоже долгое время настоятельно не советовали ездить в ФРГ. Хонеккер реагировал крайне болезненно: вам можно, а мне нельзя? После смерти Брежнева он считал себя лидером международного рабочего движения. В конце концов хозяин Восточной Германии всё-таки поехал и был принят на высшем уровне.

А вот Ханс Модров, как и Вольф, довольно мрачно смотрел на будущее. Это был видный партийный работник, которому предсказывали большое будущее. В 1973 году его избрали первым секретарем окружного комитета партии в Дрездене.

Путь его казался традиционным для партийного чиновника. В конце войны его зачислили в фольксштурм, он попал в плен, вернулся домой только в 1949 году. Сделал карьеру в Союзе свободной немецкой молодежи, со временем возглавил отдел пропаганды и агитации ЦК СЕПГ. Он стал заметной фигурой, когда получил самостоятельную должность в Дрездене. К нему присматривались и люди Мильке, и советские товарищи.

Полковник Валерий Матвеев, который два десятка лет проработал в Ленинградском управлении госбезопасности, в мае 1986 года прибыл в Дрезден в командировку. Представился руководителю — своему однофамильцу полковнику Лазарю Лазаревичу Матвееву. Посодействовать ленинградскому чекисту попросили майора Владимира Путина, который не только помог, но и поселил земляка в своей трехкомнатной квартире на третьем этаже шестиэтажного дома, где жили немецкие чекисты.

Валерия Матвеева пригласил к себе начальник управления МГБ. Путин отвел его к немецким коллегам. Оказывается, немецкий генерал хотел сделать приятное руководителю Ленинградского управления КГБ Даниилу Павловичу Носыреву. «У генерала Носырева, — вспоминал Валерий Матвеев, — была нестандартная нога, и человек мучился, подбирая модную обувь такого большого размера. И его немецкий друг приобрел для него обувь, которую просил меня передать. Что меня поразило, немецкий генерал развернул коробку с обувью и коробку с духами для супруги Носырева, чтобы я убедился, что ничего противозаконного он не передает. В Ленинграде Носырев как-то стыдливо убрал коробки в стол и лишь дежурно поинтересовался оперативной обстановкой в Дрездене».

Самому Матвееву немецкий генерал подарил фарфоровую тарелку с изображением Рихарда Зорге. Перед отъездом полковник устроил отвальную для немецких коллег в одной из дрезденских пивных. Немцы втихаря налили ему полный фужер шнапса вместе с шампанским и предложили выпить за дружбу двух стран. Ленинградский чекист пригубил и отставил фужер в сторону.

— Зачем вы так сделали?

«Немцы, ухмыляясь, заявили, что хотели сделать приятное — вы у себя в России только так и пьете, — вспоминал Матвеев. — Я понял, что это было скорее не невежество, а вежливое хамство со стороны коллег. Это были не рядовые работники, а руководители. Я предложил каждому налить по такому же бокалу и выпить за процветание ГДР. Они отказались от такого предложения. Неприятный осадок от соседей по застолью, держащих фигу в кармане, остался».

Дрезденское окружное управление МГБ располагало собственной станцией подслушивания телефонных разговоров, оборудованием для вскрытия писем. В гостиницах, где останавливались иностранцы, рядом с телефонным коммутатором находилось помещение для сотрудников госбезопасности, где дублировались все телефонные линии гостиницы. Немецкие чекисты могли слушать разговоры своих гостей.

Начальник Дрезденского окружного управления МГБ генерал-майор Хорст Бём без особого пиетета относился к советским офицерам связи. Тем не менее немецкие товарищи, как было положено, после нескольких лет совместной службы наградили Владимира Путина бронзовой медалью «За заслуги перед Национальной народной армией ГДР» (приказ № 114/88 от 7 февраля 1988 года хранится в архивах бывшего МГБ ГДР). Это был ритуальный знак вежливости. О подлинных успехах или неуспехах офицера КГБ немецким друзьям знать не полагалось.

Генерал Хорст Бём считался одним из самых жестких и ортодоксальных офицеров госбезопасности. Его прислали в Дрезден в том числе с задачей присматривать за первым секретарем окружного комитета СЕПГ Хансом Модровом, пожалуй, самым интересным политиком в ГДР.

У Модрова были хорошие отношения с Советским Союзом, что не нравилось руководству ГДР. «Позиция Хонеккера была простой, — вспоминал сам Модров, — кто друг, тот всегда друг; кто противник, тот всегда противник. Я перестал быть его другом. Лотта Ульбрихт напутствовала меня перед отъездом в Дрезден с мудрой четкостью и определенностью: кто не мил при дворе, тому живется лучше как удельному князю вдали от двора. В 80-е годы мне стало ясно, что определенным силам в Берлине не нравятся мои тесные связи с Советским Союзом. Я чувствовал, что за мной следят, пытаясь выяснить, как я эти контакты осуществляю и что обсуждается на этих встречах».

Министерство госбезопасности действительно следило за его контактами с советскими представителями, поэтому всё происходило, как в шпионском фильме. Тогдашний советник-посланник нашего посольства в ГДР Всеволод Иванович Совва рассказывал мне, как он тайно привозил Модрова в своем автомобиле с дипломатическими номерами. Ханс Модров не мог открыто приехать в советское посольство в Берлине, так как за ним следили немецкие чекисты. Он отпускал свою машину на одной из берлинских улиц и ждал, когда Совва за ним заедет. Модрова вели в посольскую сауну, и там уже откровенно обсуждалось положение в ГДР.

Это беспокоило руководителей госбезопасности ГДР, поэтому в Дрезден и прислали Хорста Бёма, малоприятного человека, но преданного министру госбезопасности Мильке и разделявшего его мнение, что всё должно быть подконтрольно МГБ. На посту начальника окружного управления Бём сменил Рольфа Маркерта, бывшего подпольщика, который при нацистах сидел в концлагере Бухенвальд. Маркерта сняли с должности за «недостаточную настойчивость» в работе.

При Хорсте Бёме ситуация, вспоминал Модров, радикально изменилась: «Щупальца и уши МГБ можно было обнаружить теперь повсюду… Если раньше еще поступали сведения о разоблачениях западных шпионов, то теперь вся работа госбезопасности сосредоточилась на внутренней жизни округа… Мне казалось, что Бём постоянно держит передо мной зеркало и говорит при этом: „Дела твои плохи, мой друг…“ Бём повсюду видел проявления враждебности. Если бы проявления враждебности прекратились, то Бём рухнул бы, как предмет, лишившийся опоры. Бём был заинтересован в сохранении этой атмосферы враждебности, которую в значительной степени создавал его аппарат».