Шаляпин - Виталий Дмитриевский

— Страшно рад видеть тебя и спешу тебе сказать, до каких же пор ты будешь тут сидеть, дожидаясь нищей старости? В Москве тебя с колоколами бы встретили, ты представить себе не можешь, как тебя любят, как тебя читают в России…

Я перебил, шутя:

— Как же это с колоколами, ведь они у вас запрещены.

Он забормотал сердито, но с горячей сердечностью:

— Не придирайся, пожалуйста, к словам. Ты и представить себе не можешь, как бы ты жил, ты знаешь, например, как я живу? У меня целое поместье в Царском Селе, у меня три автомобиля…»

Вернувшись в Москву, «Третий Толстой», как именовал его Бунин, в печати пренебрежительно отозвался о нобелевском лауреате:

«Случайно в одном из кафе я встретился с Буниным. Он был взволнован, увидев меня… Я прочел три последние книги Бунина… Я был удручен глубоким и безнадежным падением этого мастера. От Бунина осталась только оболочка внешнего мастерства».

Как эта несправедливая характеристика похожа на ту, которую дал Горький Шаляпину! А ведь Толстой пишет о поздней прозе Бунина, ставшей классикой. Как и другие большевистские «миссионеры», Толстой «играл по правилам», утвержденным свыше, а их надо было выполнять неукоснительно и самоотверженно. «У них, эмигрантов, все в прошлом» — вот главный рефрен пропагандистской «мелодии». Между тем все было не так. И. А. Бунин еще напишет свои знаменитые «Темные аллеи» и войдет в отечественную и мировую культуру классиком слова. И для Шаляпина 1920–1930-е годы — время напряженной и продуктивной творческой работы.

Глава 5

РУССКИЙ ДОМ НА УЛИЦЕ Д’ЭЙЛО

В 1931 году Шаляпин, выступавший в парижском Театре Елисейских Полей в составе русской труппы, решил исполнить в опере «Князь Игорь» две партии — князя Галицкого и хана Кончака. (Роль Кончака артист исполнил лишь однажды в Русских сезонах 1914 года в Лондоне.) Сын певца Федор Федорович вспоминал:

«Я тогда жил у него в Париже, он на моих глазах работал над Кончаком… Боже, как это было поразительно! Станиславский учил: „Коли не знаешь, как играть роль, пойди к товарищу и пожалуйся… Начнется беседа, потом непременно случится спор, а в споре-то и родится истина“. Вот отец и выбрал меня в качестве „товарища-спорщика“. Начинали мы нашу прогулку от Трокадеро, там поблизости его квартира была, спускались вниз, и как же он говорил, как рисовал Словом! Он великолепно расчленил образ на три составные части: каким Кончак был на самом деле, каким он видится зрителю и каким его надобно сделать ему, Шаляпину. Он грим Кончака положил в день спектакля! Без репетиций!.. А почему он на это пошел? А потому, что был убежден в своем герое, видел его явственно… Сам себе брови подбрил, сам подобрал узенькие брючки… Он и на сцене-то появился неожиданно, словно вот-вот спрыгнул с седла, бросил поводья слугам, измаявшись после долгой и сладостной охоты… Прошел через всю сцену молча, а потом начал мыться, фыркал, обливая себя водою, наслаждался так, что все в зале ощущали сияние, в высверках солнца студеные брызги… И обратился-то он к Игорю не торжественно, по-оперному, а как драматический актер, продолжая умываться: „Ты что, князь, призадумался?“».

Сам Шаляпин считал своего Кончака важной вехой творчества. Новая роль радовала артиста — еще одна русская опера узнана и оценена европейской публикой. Через три года Шаляпин вновь репетирует «Князя Игоря» в Неаполе, заставляет итальянцев играть, а не только, как он выражался, «горланить одинаковыми голосами». Премьера в театре «Сан-Карло» имела большой успех. «Чудо создания такого спектакля оказалось возможным потому, что нашими талантливыми и с живой интуицией артистами (оркестр, хор) управлял… Шаляпин, — писал итальянский театральный критик С. Прочида. — Метаморфозы Шаляпина великолепны! От пьяницы князя, который „выламывается“, не теряя достоинства и аристократического облика, до благородного хана, который с сердечностью предлагает союз плененному Игорю… Что общего у циничного Галицкого и хана дикой орды?.. Публика была подавлена таким одухотворенным и оригинальным искусством, поражена чередованием и сменой выразительных средств в голосе, который на протяжении двух тактов переходит от спокойного тона к громовому. Она разразилась той бесконечной овацией, которая вот уже сорок лет вспыхивает там, где этот небывалый певец раскрывает секреты своего мастерства».

В 1932 году известный немецкий кинорежиссер Георг Пабст предлагает певцу выступить в фильме «Дон Кихот». «Я хочу сделать фигуру эпической, так сказать, монументом вековым — не знаю, дадут ли боги разума и силы, но пока что горю», — пишет Шаляпин дочери. Съемки шли на юге Франции. Сценарий картины дописывался в спешке, но Шаляпин не роптал, он удивлял съемочную группу заинтересованностью и терпением. Один из эпизодов переснимался 46 раз. На вопрос — не надоели ли ему бесконечные дубли? — Федор Иванович отвечал:

«— Так и нужно. Кабы я был театральным режиссером и у меня на сцене артисты не поняли бы с двух-трех раз, так я бы им по шее дал. А Пабст, видите, сколько терпения со мной проявляет. Куда мне до фильмовых артистов!.. Вот вчера копье мое все время влево подавалось и на пленке, черт его знает, обрезанным появится. Ну, и крути с самого начала… Да, чудесная штука фильм, увековечит человека, но куда труднее это дело, чем театр. Там живешь целиком, а здесь по каплям…»

Фильм снимался в двух версиях — английской и французской. Работа затягивалась. В сцене с мельницами Шаляпин сняться не успел — нужно было уезжать на гастроли в США. Артиста заменил дублер, какие-то фразы за отца озвучивал Федор Федорович.

Кинофильм «Дон Кихот» показали в Париже. Больно задел Шаляпина отзыв С. М. Волконского — ему картина решительно не понравилась… «Удивительное все-таки дело, — сетовал Федор Иванович, — до чего русский русского любит поцарапать при всех обстоятельствах — хороших и плохих».

Сергей Михайлович Волконский, внук декабриста, превосходный литератор, предшественник В. А. Теляковского в должности директора императорских театров, прекрасно знал истинную цену Шаляпину. В мемуарах, вышедших в Берлине в начале 1920-х годов, он писал о всемирной славе певца, создавшего свою вокально-артистическую школу: «Роль слова в пении, роль разума в проявлении чувства — вот на что Шаляпин обратил внимание русских певцов».

Волконский бывал на спектаклях Шаляпина в Париже. После премьеры «Бориса Годунова» в Театре Елисейских Полей появился его отзыв в «Последних новостях»: «Смешно говорить о „коронной роли“ Шаляпина. По-моему, он „коронует“ всякую роль, за какую ни возьмется. Но своим Борисом он „короновал“ всю оперу… Через него узнала „заграница“ не только Мусоргского, но за Мусоргским многое другое из русской музыки, из русского искусства вообще. Это и есть самое сильное соприкосновение с русским духом для иностранцев».

Кстати, не только для иностранцев, но и для вельможных соотечественников. Дон Аминадо писал:

«Даже их советские превосходительства, полпреды и торгпреды, притаившиеся в глубине лож, чтобы тайком взглянуть и услышать живого Шаляпина… не могли сдержать контрреволюционных восторгов и роняли невзначай неосторожное слово:

— Здесь русский дух, здесь Русью пахнет…»

Впрочем, эмиграция питала к Шаляпину разные и сложные чувства. Да это и немудрено. «Наконец-то мы в Париже… Здесь каждый желает прежде всего быть сытым, здоровым и хорошо одетым. А там (в России. — В. Д.) — неразбериха. Там, чтобы всем было хорошо, нужно, чтобы каждому было скверно».

Популярная фельетонистка Н. Тэффи называла русский Париж «городком», с иронией и болью описывала эмигрантский быт:

«Городок был русский, и протекала через него речка, которая называлась Сеной. Поэтому жители городка так и говорили:

— Живем худо, как собаки на Сене…

Молодежь занималась извозом, люди зрелого возраста служили в трактирах: брюнеты в качестве цыган и кавказцев, блондины — малороссами.

Женщины шили друг другу платья и делали шляпки, мужчины делали друг у друга долги.

Остальную часть населения составляли министры и генералы.

Все они писали мемуары; разница между ними заключалась в том, что одни мемуары писались от руки, другие на пишущей машинке.

Со столицей мира жители городка не сливались, в музеи и галереи не заглядывали и плодами чужой культуры пользоваться не хотели».

Жители «городка», запечатленные Тэффи, восхищаясь и гордясь Шаляпиным, не могли, однако, простить ему особняка на улице д’Эйло, дачи в Пиренеях, автомобиля «Isotta Fraschini»… Благополучие певца контрастировало с нищетой других русских изгнанников, трагично переживавших унизительную бедность, невостребованность, непризнанность, одиночество! Они «не вписывались» в европейскую жизнь, они унесли с собой Россию на «подошвах сапог».