Шаляпин - Виталий Дмитриевский

Однако отношения Алексея Максимовича и Федора Ивановича остаются до поры вполне доверительными, во всяком случае со стороны Шаляпина.

Тем временем миф о «раскаившемся грешнике» никак не выстраивается. Горький раздражен: обещание Сталину не выполнено. Взрыв негодования писателя вызвало переиздание «Страниц из моей жизни» в дополненном артистом варианте, а затем его книги «Маска и душа» — Шаляпин вызывающе открыто демонстрировал достоинство, приверженность к свободе и, наконец, строптивую непокорность, своенравное неподчинение, что было особенно оскорбительно и Горькому, и властям.

…Пока же Горький живет в Италии, в Сорренто, Шаляпин изредка навещает его; встречаются они и в Риме. В Европе интерес к Горькому резко упал, его почти не издают; в трудные моменты Алексей Максимович обращается к другу и всегда получает от Федора Ивановича материальную поддержку. После выхода в Америке «Страниц из моей жизни» Шаляпин посылает Горькому гонорар — 2500 долларов. Но именно эта книга станет поводом к неизбежному осложнению отношений.

Еще в 1926 году Шаляпин узнал о том, что «Страницы…» без ведома авторов выпускаются советским издательством «Прибой». Все надежды Горького могли быть связаны лишь с советскими издательствами, и он прямо пишет Шаляпину:

«Я к этому делу не хочу иметь никакого отношения и от тех американских денег, которые ты мне отчислил на мою долю, — отказываюсь». Шаляпин еще не разобрался в мотивах поведения Горького и с недоумением пишет ему: «Тон твоего письма показался мне обидным. Если я и беспокоился о материальной стороне этой книги, то это было для того, чтобы ты получил несколько тысяч долларов, которые для тебя, вероятно, были бы не лишними».

Горький перед выбором: возвращаться в Советский Союз «основателем социалистического реализма» или прозябать на Западе забытым русским литератором. Прожитые в Европе годы определили выбор: Горький окончательно отрекся от себя, вступил на путь лжи и демагогического лукавства. И потому разрыв с Шаляпиным, не желавшим идти на сближение с советскими властями, в конечном счете сделался неминуем.

Внучка Шаляпина Лидия Либерати вспоминала:

«В 1929 году Шаляпин давал первое послереволюционное выступление в Риме (он пел Бориса в Королевской опере), на этот спектакль вместе со всей семьей из Сорренто приехал Максим Горький… После спектакля, чтобы отпраздновать успех, выпавший на долю Шаляпина, все отправились ужинать в ресторан „Библиотека“, расположенный в погребах, своды которых были заставлены, наподобие книжных полок, бесчисленными бутылками.

По просьбе Горького Шаляпин запел, и на его голос сбежались со всего ресторана любопытные клиенты и служащие. А когда стало известно, что вместе с Шаляпиным находится Максим Горький, очень популярный тогда в Италии, многие захотели получить автографы знаменитостей, и в ресторане началась такая давка, что дирекции пришлось вызывать на помощь карабинеров, чтобы восстановить порядок».

После этой, казалось бы, радостной встречи с певцом и его семьей Горький пишет о Шаляпине:

«Он скоро умрет. За эти три года он очень одряхлел, точно уже боролся со смертью, и, не победив, она жестко измяла его… Кожа его лица стала дряблой, и лицо великого артиста, послушное малейшим волнениям чувства, утратило изумительную способность говорить больше и лучше, чем могут сказать самые красивые слова…»

Читая заметки Горького 1929 года, понимаешь: предательство совершилось, дальнейшее развитие событий лишь подтверждает его. Право же, как хочется Горькому выдать желаемое за действительное, объявить свой жестокий приговор истинным, справедливым, окончательным, не подлежащим сомнению! Поспешил: впереди у Шаляпина еще восемь лет богатой событиями жизни — спектакли, концерты, триумфальные гастроли в разных частях мира, звуковой фильм «Дон Кихот», собственные мемуары… Не странно ли, что столь мрачный прогноз никак не согласуется с впечатлениями свидетелей этой встречи? Скорее всего, здесь выплеснулись тяжелые настроения самого Горького. О том же знаменательном вечере вспоминала невестка писателя Н. А. Пешкова (Тимоша): вся семья была в приподнятом настроении. В театре Королевской оперы шел «Борис Годунов». Шаляпин, как обычно, имел огромный успех. После спектакля отправились в таверну «Библиотека»: «Алексей Максимович и Максим много интересного рассказывали о Советском Союзе. В заключение Алексей Максимович сказал Федору Ивановичу: „Поезжай на родину, посмотри на строительство новой жизни, на новых людей… ты захочешь остаться там, я уверен“.

Мария Валентиновна вдруг решительно заявила: „В Советский Союз ты поедешь только через мой труп“». Все замолчали. Мрачное предсказание сбылось — спустя 55 лет…

Федор Иванович в своих воспоминаниях пишет:

«Я… решительно отказался, сказав, что ехать туда не хочу. Не хочу потому, что не имею веры в возможность для меня там жить и работать, как я понимаю жизнь и работу. И не то что я боюсь кого-либо из правителей или вождей в отдельности, я боюсь, так сказать, всего уклада отношений, боюсь „аппарата“… В один прекрасный день какое-нибудь собрание, какая-нибудь коллегия могут уничтожить все, что мне обещано. Я, например, захочу поехать за границу, а меня оставят, заставят и нишкни — никуда не выпустят… А по разбойному характеру моему я очень люблю быть свободным, и никаких приказаний — ни царских, ни комиссарских — не переношу».

Артист имел собственный четкий взгляд на происходившие события. И этого «вздорного самоуправства» ангажированный советской властью Горький ему простить не мог.

Сталин, как известно, с конца 1920-х годов выстраивал имидж процветающей социалистической державы, потемкинские деревни демонстрировались знаменитым западным гостям. В пространство этого яркого театрализованного пропагандистского представления вписывалась широко рекламируемая кампания по возвращению эмигрантов — великодушно прощенных детей России, счастливо обретающих родину. Одни приезжали по собственной воле — А. Н. Толстой, С. С. Прокофьев, С. Т. Конёнков, А. И. Куприн… За другими, «строптивыми», началась охота — засылали «послов» к М. Чехову, Стравинскому, Рахманинову, Бунину.

В России у Шаляпина оставались заложники: дочь Ирина и первая жена Иола Игнатьевна, это обязывало к осторожности. Тем не менее он писал дочери: «Я у вас там слыву отчаянным преступником… Пошлют на Соловки… Я стар для таких прогулок».

А в парижских книжных магазинах появилось советское издание «Страниц из моей жизни», выпущенное издательством «Прибой». Адвокат Шаляпина Д. Печорин (муж сестры Марии Валентиновны Терезы) потребовал конфискации всех экземпляров книги, поступивших в продажу, и предъявил иск акционерному обществу «Международная книга», торгпредству и фирме «Бреннер и К°». Нанесенный Шаляпину моральный и материальный ущерб оценили в 100 тысяч франков. Суд решил: «Торговое представительство СССР привлечено к ответственности во Франции перед коммерческим трибуналом Сены на законном основании». Шаляпин выиграл дело, хотя и получил компенсацию за ущерб в сокращенном размере. Но так же, как и в 1927 году, когда помощь артиста нищим русским детям расценили на родине финансовой поддержкой белоэмиграции, эпизод с книгой разросся в «скандальный иск Шаляпина к Советской власти».

В августе 1930 года Горький пишет Шаляпину резкое письмо, которое до адресата не доходит. По версии сына артиста, Федора Федоровича, его спрятала Мария Валентиновна, не желая огорчать мужа. Но следующее письмо Горького Шаляпин получил.

«…писал я тебе о нелепости и постыдности твоего иска к Советской власти, а она — что бы ни говорили негодяи — власть наиболее разумных рабочих и крестьян, которые энергично и успешно ведут всю массу рабочего народа к строительству нового государства, — убеждает Горький Шаляпина. — Я совершенно уверен, что дрянное это дело ты не сам выдумал, а тебе внушили его окружающие тебя паразиты, и все это они затеяли для того, чтобы окончательно закрыть пред тобою двери на родину. (Горький, конечно, имеет в виду Марию Валентиновну. — В. Д.) Не знаю, — продолжает Горький, — на чем твой адвокат построил иск, но — позволь напомнить тебе, что к твоим „Запискам“ я тоже имею некоторое отношение: возникли они по моей инициативе, я уговорил тебя диктовать час в день стенографистке Евдокии Петровне… стенограмма обработана и редактирована мною, рукопись написана моей рукой, ты, наверное, не забыл, что „Записки“ были напечатаны в журнале „Летопись“, за что тебе было заплачено 500 рублей за лист. Я, конечно, помню, что с американского издания в 26 г. ты прислал мне 2500 долларов. Каюсь, что принял эти деньги! Но из них я уплатил долг мой тебе 1200 долларов.