Ленин без грима - Лев Ефимович Колодный

По случаю приезда Ленина в Кашино закололи бычка, наварили пива. Пели «Интернационал». Произносили речи. Местный активист, не знавший, что в Зуеве, Яропольце свет загорелся давно, не моргнув глазом, заявил, что раньше крестьяне при царском правительстве не могли даже допустить, чтобы иметь такой свет, и только товарищ Ленин помог кашинским крестьянам построить свою электростанцию. Счастливый Ильич поверил его словам. Ему почудилось, что сбываются самые дерзновенные мечты. Над Кашином забрезжила заря коммунизма.

Кто назвал лампочку Эдисона лампочкой Ильича? На этот вопрос Институт истории партии МГК и МК КПСС дает такой ответ:

«Глубочайшая забота В.И. Ленина об электрификации страны явилась основанием того, что в народе электролампочки стали любовно называть „лампочками Ильича“».

Эта выдумка ученых достойна выдумки кашинского активиста.

С утра до темноты 22 октября 1921 года провел Ильич с женой и сестрой на Бутырском хуторе, где увидел, как пашет первый советский электроплуг.

«Владимир Ильич пошел рядом за плугом и, как зачарованный, смотрел, как ровно и красиво укладываются восемь пластов земли».

У плуга был железный хвост, норовивший выскочить из борозды и ударить идущего рядом с плугом вождя.

«Какого черта он у вас хвостом вертит?», — вопрошал раздосадованный Ленин членов комиссии «Электроплуг», созданной по такому случаю. Сделав несколько борозд, агрегат, управляемый пятью рабочими, замер. То был гроб с музыкой, сработанный индустрией всей советской России под нажимом главы правительства. Стоя у края могилы, Ильич, как в молодости, рецензируя книгу Карла Каутского, думал, что только электричество позволит свершить революцию в сельском хозяйстве, покончить с мелкотоварным, ненавистным марксистами производством, с капитализмом в деревне.

Ленин успел увидеть огни Каширской электростанции, построенной по плану ГОЭЛРО невдалеке от Москвы, в районе залегания бурых углей.

«Вот и одержали мы нашу первую маленькую победу», — сказал он по этому поводу. Но до большой победы под Шатурой не дожил. Станция дала ток лишь в конце 1925 года, спустя семь лет после встречи с Иваном Радченко в Смольном. Не могу здесь не сказать, что этого члена «Союза борьбы», агента «Искры», председателя Главторфа расстреляли как врага народа. Классон, Старков и Красин ушли вслед за вождем. Кржижановский пережил Сталина, умер с верой, что атом, как пар и электричество, даст энергию новой формации, коммунизму.

Дело Ленина прожило три четверти века. Ни Европа, ни Азия коммунизма не увидели. Но сооружение теплостанций, гидростанций, каналов, водохранилищ, атомных станций стало особой заботой ленинской партии. Самые большие энергоузлы — на нашей земле. Многие получили имя вождя. Шатура, Днепрогэс, Беломорканал, канал имени Москвы, ГЭС на Волге, реках Сибири… Везде не обошлось без заключенных, мобилизованных без «трудповинности», как повелось со времен Шатуры. Труда миллионов зэков, всех лагерей ГУЛАГа, сотен тысяч вольнонаемных, энтузиазма и героизма поколений не хватило, чтобы построить коммунизм. Нельзя построить то, чего не может быть никогда. Но свет у нас есть, спасибо технологам.

Такая вот любовь к электричеству.

Изгнание философов

Высылка — в советском уголовном праве вид наказания.

Юридический энциклопедический словарь

Об этом историческом эпизоде в последнее время вспоминают часто, я имею в виду высылку большой группы ученых, случившуюся осенью 1922 года. Как выяснилось из недавней публикации, писателем Вячеславом Костиковым написан роман, посвященный этой масштабной акции под названием «Последний пароход» («Дни лукавы»). В нем описано беспрецедентное в анналах отечественной истории событие, при всем своем драматизме имевшее, бесспорно, позитивную роль. Нашлось еще одно подтверждение словам «нет худа без добра». Все оказавшиеся в эмиграции жили и творили на свободе, многие преуспели, издали известные труды, прославившие их имена. В то время, как их коллеги, оставшиеся на Родине, либо томились и погибли в лагерях, как Павел Флоренский, либо, как Алексей Лосев, десятилетиями не издавались, делали не то, что могли и желали…

Однако поди знай, что в романе — правда, основано на документах, что вымышлено автором, зиждется на его домыслах. Взять хотя бы тот момент, когда философ Николай Александрович Бердяев высказывает тезис: «…Независимо от того, кто непосредственно стоит за нашим изгнанием — Ленин, Троцкий, Сталин или ГПУ, сам факт изгнания философов является началом опасного процесса „введения единомыслия“». Подобный тезис не мог прийти тогда в голову философу, пережившему обыски, аресты, сидение в тюрьме. Задолго до высылки он видел множество примеров «введения единомыслия». Вряд ли Николай Александрович поставил бы в один ряд с Лениным и Троцким Сталина, которого только в апреле 1922 года избрали Генеральным секретарем, так что прославиться, как они, последний еще не успел.

О Сталине узнал впервые Бердяев в Москве, когда ходил к «всероссийскому старосте» Калинину ходатайствовать за арестованного товарища. Николай Александрович возлагал особые надежды на принесенную им письменную рекомендацию, подписанную наркомом просвещения Луначарским. И тогда из уст Председателя ВЦИК проситель неожиданно услышал:

«Рекомендация Луначарского не имеет никакого значения, все равно, как если бы я дал рекомендацию за своей подписью — тоже не имело бы никакого значения, другое дело, если бы товарищ Сталин рекомендовал».

Философ был крайне удивлен, что глава государства сам о себе говорил, что его подпись «не имеет никакого значения».

При всей отрешенности от политики, Николай Александрович знал, что ГПУ, то есть Государственное политическое управление, не стояло непосредственно за его изгнание. Первый раз чекисты его арестовали в 1920 году. Допрашивал сам Дзержинский, на ночной допрос приехал из Кремля хорошо знавший философа и сам склонный к философии член Политбюро, председатель исполкома Моссовета Лев Каменев, разрешивший Бердяеву основать в столице Вольную академию. Знал арестованный (по встречам в прошлом) и присутствовавшего на дознании руководителя ВЧК Менжинского как писателя, автора неудавшихся романов.

Пожалуй, такого допроса на Лубянке не знали. Философ академический час высказывался, из каких соображений не приемлет новую власть и коммунизм, доказывая при этом личную лояльность. Тогда ему удалось провести свою защиту, его даже отвезли домой на Арбат с вещами на мотоцикле, поскольку автомобиля, о котором распорядился Дзержинский, не нашлось: все были на заданиях…

Второй раз арестовали в августе 1922 года и привезли в знакомую тюрьму на Лубянке (суровее царской, по его оценке, где ему также пришлось посидеть). На сей раз Дзержинский и Менжинский не удостоили его вниманием. Потомив неделю в одиночке, привели к следователю, объявили о высылке.

Как ни трудно пришлось жить в пролетарской Москве на академический паек, выданный вольному философу одному из первых вместе с «охранной грамотой» на квартиру и библиотеку, уезжать из дома в Малом Власьевском переулке Бердяев никогда не желал.

«Когда мне сказали, что меня