Ленин без грима - Лев Ефимович Колодный

есть на самом деле, т. е. крепостниками, реакционерами, „дипломированными лакеями поповщины“».

В итоге, в связи с публикацией П. Сорокина, В.И. Ленин приходит к непреклонному убеждению, высказанному им в конце статьи, датированной 12 марта 1922 года:

«Рабочий класс в России сумел завоевать власть, но пользоваться ею еще не научился, ибо в противном случае он бы подобных преподавателей и членов ученых обществ давно бы вежливенько препроводил в страны буржуазной „демократии“. Там подобным крепостникам самое подходящее место.

Научится, была бы охота учиться».

Эта статья памятна всем, кто изучал ленинизм. Менее известна продолжающая начатую тему в статье «О значении воинствующего материализма» записка Ф. Дзержинскому, датированная 19 мая того же года, впервые опубликованная по рукописи в Полном собрании сочинений спустя много лет…

Между 12 марта 1922 года, когда была поставлена точка в статье «О значении воинствующего материализма», где у автора родилась идея «вежливенько препроводить» из страны некоторых ученых, и 19 мая того же года, когда появилась записка «т. Дзержинскому», где эта мысль развита была в цепь мероприятий, свершилось много событий, имеющих отношение к высылке философов.

К тому времени В.И. Ленин надолго переехал в Горки, где ему суждено было пробыть большую часть оставшейся жизни. В мае сюда прислали на просмотр новый проект кодекса, шесть статей которого предусматривали в качестве меры наказания смертную казнь. Ознакомившись с проектом, сделав на полях свои замечания, Владимир Ильич написал наркому юстиции письмо: «Товарищ Курский! По-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылкой за границу)… ко всем видам деятельности меньшевиков, с.-р. и т. п.; найти формулировку, ставящую эти деяния в связь с международной буржуазией и ее борьбой с нами (подкупом печати и агентов, подготовкой войны и т. п.)…»

С учетом замечаний Председателя Совнаркома юристы отредактировали кодекс, утвержденный ВЦИК. Таким образом, правовое обоснование для предстоящей широкомасштабной акции по высылке было подготовлено.

Вскоре после письма наркому Курскому из Горок на Лубянку пошел еще один документ, направленный руководителю Государственного политического управления.

Цитирую:

«Т. Дзержинский! К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции.

Надо подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим. Прошу обсудить такие меры подготовки.

Собрать совещание Мессинга, Манцева и еще кое-кого в Москве. (Мессинг — один из руководителей ГПУ, Манцев в том году стоял во главе органов на Украине. — Л.К.)

Обязать членов Политбюро уделять 2–3 часа в неделю на просмотр ряда изданий и книг, проверяя исполнение, требуя письменных отзывов и добиваясь присылки в Москву без проволочки всех некоммунистических изданий.

Добавить отзывы ряда литераторов-коммунистов (Стеклова, Ольминского, Скворцова, Бухарина и т. д.).

Собрать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей.

Поручить все это толковому, образованному и аккуратному человеку в ГПУ…»

Из содержания этой записки можно заключить, что вопрос о высылке обсуждался руководством партии, и во время этого разговора речь пошла не только об изгнании ученых-экономистов, преподавателей университетов, «растлителей молодежи», но и писателей, деятелей литературы. Для обоснования их высылки привлекались крупнейшие публицистические силы в лице Николая Бухарина и других известных тогда партийных литераторов. К писателям в то время причислялись не только авторы романов и стихов, но и философы, постоянно издававшие свои сочинения, среди которых возвышался Николай Бердяев. Вокруг него группировалась плеяда замечательных мыслителей, владевших пером и словом…

Другое важное обстоятельство. Масштабы акции не ограничивались РСФСР. Манцеву, руководителю чекистов Украины, предстояло выполнить ту же работу, что и Дзержинскому, в пределах УССР, формально еще не объединившейся с Россией.

Наконец, третье, наиболее, пожалуй, существенное обстоятельство. С мая 1922 года на Лубянке началось собирание систематических сведений (время от времени такая работа проводилась, по-видимому, и ранее) на ученых и писателей, началась фабрикация «дел», или, что то же самое, досье. Они-то и позволили спустя годы предъявить суровые обвинения в измене, шпионаже и так далее, напомнить забывчивым писателям написанные ими и давно забытые статьи, книги, сказанные слова на собраниях, за дружеским столом… (Как стало известно недавно из мемуаров Вениамина Каверина, этот писатель в дни блокады в «Большом доме» встретил такого «толкового, образованного и аккуратного человека», руководившего неким «литературным отделом», знавшего назубок творчество В. Каверина и всех его друзей. Были такие знатоки и на Лубянке, в частности, Агранов и другие.)

В работу по сбору инкриминирующих материалов включились члены Политбюро, а было их тогда вместе с Лениным пять, кроме него Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сталин. Кандидатами в члены Политбюро были трое — Бухарин, Калинин, Молотов.

В этой записке Ф. Дзержинскому вновь, как и в статье «О значении воинствующего материализма», заходит речь о журнале «Экономист».

«…Это, по-моему, явный центр белогвардейцев. В № 3 (только!!! это важно) напечатали на обложке список сотрудников. Это, я думаю, почти все — законнейшие кандидаты на высылку за границу.

Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих „военных шпионов“ изловить и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу.

Прошу показать это секретно, не размножая, членам Политбюро, с возвратом Вам и мне, и сообщить мне их отзывы и Ваше заключение.

19/V. Ленин».

Как видим, в этой записке, появившейся спустя несколько дней после письма Курскому, Владимир Ильич нашел заботившую его формулировку, ставящую деяния ученых и писателей в связь с международной буржуазией. Именно эти его мысли о «военных шпионах», пособничестве Антанте и т. д. публично развили вскоре в своих выступлениях Троцкий и Зиновьев.

Вслед за эсерами, церковниками, многие из которых подверглись репрессиям как раз в 1922 году, когда ВЧК изменила название, расширила функции, наступил черед ученых и писателей.

На подготовку новой акции ушло почти все лето. Только в ночь с 16 на 17 августа грянул гром — произошли аресты…

В этой акции просматривался новый подход бывшей ВЧК к решению поставленных перед ней задач, которые, исходя из нового названия — ГПУ — Главное политическое управление, — можно назвать как задачи политические, идеологические.

На сей раз арестовывались не шпионы, саботажники, взяточники, террористы и участники подпольных групп, замышлявших свержение советской власти, а профессора университетов, ученые, юристы, писатели, врачи, не помышлявшие о том, чтобы взять в руки ружье, не входившие ни в какие нелегальные организации, никак с ними не связанные, будь то Бердяевский кружок или группа ученых-кооператоров.

Как все происходило? Мы помним, что в одном из первых сообщений об арестах в Москве, напечатанных в газете «Руль», говорилось, что Бердяев арестован, а некто Осоргин скрылся. Читателям тех дней не следовало особенно представлять Михаила Осоргина. Его читающая Россия знала. Михаил