Большая родня - Михаил Стельмах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Леня, уже пора домой.
— Пожди немножко. Я, Надя, еще и насмотреться на тебя не успел. Знаешь, чудно как-то: кажется, что даже за всю жизнь не насмотрюсь на тебя.
— И мне так кажется.
— Ты, Надежда, как с картины сошла…
«Кто бы подумал, что этот головорез на такие нежности способен!» — Кушнир отошел от окна. Слова забубнили глуше, неровным севом дождепада. Но уже они нарушили ровный и радостный бег мыслей, откуда-то нагнали тучами чувства удивления, сожаления и подсознательной тревоги… Неужели это его дитя уже встречает молодость и любовь?
Через какой-то промежуток времени громче зазвенел голос Нади:
— Леня, иди. Скоро отец проснется. Он на рассвете, с солнцем, из дому выходит.
— Ну и что?
— Как это что?
— Чего ты меня отцом пугаешь? Не раз мы уже поссорились с ним. И это на пользу пошло. Чудесный был бы из твоего отца хозяин, если бы только с большим размахом действовал.
И эти слова сразу разрушают лирическое настроение Кушнира. «Еще меня поучать будет. Какой хозяин!»
— И сегодняшний план возведения электростанции очень интересный. Только плохо, что не выдержал-таки — вырвал в квитчан больше леса, чем надо. Хоть в чем-то, а проявит скряжничество. Хитрый, хитрый, — рассмеялся Леонид, не чувствуя, что копирует интонацию Кушнира.
И тотчас из окна прозвучал въедливый голос председателя:
— Леонид Поликарпович, Леонид Поликарпович, не пора ли вам отдыхать? Про размахи всякие и днем мне расскажете…
XXІX
Угрюмым возвращался Крупяк из города. Президиум райисполкома признал его работу неудовлетворительной, и в строгом решении он не только чувствовал показания Романенко, но и начало конца своей деятельности на научно-исследовательской станции. Это сейчас не отвечало его планам. Снова вспомнил про тол и решил срочно избавиться от него.
«Пусть Карп где-то припрячет».
Предвечерние тени уже покрывали луга, когда он увидел в долине высокую фигуру Сафрона. Горбясь, Варчук быстро собирал ароматное сено и сносил в валки.
«Сколько накосил, — с удивлением осмотрел покосы, которые будто кто-то засевал заводными лошадьми. — Лопнет от жадности».
— Добрый день, — радостно поздоровался с ним Сафрон, вытирая со лба капли пота.
— Доброго здоровья. Вы, я вижу, что-то можете нажить от такой поспешности.
— Не наживу, — уверенно ответил Варчук. — Я еще столько выкосил бы — и ничего. Если человек чувствует копейку в руке — тогда сила сама прибывает.
— Правда ваша. Я уж, Сафрон Андреевич, замечаю, что вы даже на старости лет бегать начинаете. Видел, как однажды от прудов сюда шпарили.
— Вынужден был бежать, чтобы и около рыбы, и около сена успеть, — нахмурился Сафрон.
— Скажете Карпу, чтобы ко мне заскочил.
— Когда?
— Завтра или послезавтра. Только вечером пусть забежит.
Но Крупяк не дождался Карпа ни в четверг, ни в пятницу. «Снова паскуда где-то по ночам промышляет. Придется самому вывезти опасный багаж на островок».
С этой твердой мыслью, не разуваясь, лег на кровать и быстро заснул опасливым сном: все казалось, что кто-то ходит вокруг дома…
И вдруг, как птица клювом, что-то ударило в окно. Крупяк сразу же, подсознательно, скатился на пол.
На синем оконном стекле, гася лунную порошу, лапой коршуна заколебалась чья-то черная рука.
«Выскочить в лабораторию — и через окно к Бугу», — появилась первая мысль. До боли в пальцах зажал плетеную ручку пистолета, легко скользнул к двери и тотчас услышал пересохший голос:
— Емельян! Отвори.
«Крамовой, — аж сплюнул в сердцах и от радости. — Носят его черти по ночам».
Напряженный гул начал отходить от головы, тело стало мягче. Гремя засовами, открыл дверь, и ночной гость тяжело ввалился в сени.
— Пугливый ты, ой, пугливый, — невесело пошутил Крамовой, повторяя давние слова Крупяка. — Видел, как ты с кровати галушкой ляпнулся.
Неудовольствие сразу же насупило подвижное лицо Емельяна: не любил, если кто-нибудь, хоть краешком, задевал его самолюбие.
«Тоже храбрый нашелся», — презрительно оттянул назад нижнюю губу.
— Чего же смелый по ночам блуждает?
— Лихая година заставила, — Крамовой мешком упал на стул, схватил голову руками. Почувствовав на себе прикосновенье месячного луча, отодвинулся от стола в темный уголок.
— Что случилось? — тревожно спросил, не спуская глаз с пожелтевшего, как старое сало, лицо Крамового.
— Кошевой нарезался. Докопался до многих дел… Сегодня меня из партии турнули. Боюсь, чтобы еще дальше дело не пошло…
— Вот тебе и твоя хваленая осторожность. На Горицвете споткнулся?
— И без него пеньки обнаружились. Ты еще не знаешь Кошевого.
— Да немного знаю, — призадумался Крупяк. — Тебе уже здесь в районе не усидеть.
— Сам знаю. К тебе на совет пришел.
— В леса на некоторое время пойдешь? Это пока что-то лучше придумаю.
— Хоть черту в зубы.
— Только там работать придется. Топором махать.
— Топором махать? — помрачнел Крамовой. — Такая работа не по моей комплекции — жир растечется… Мне что ни делать, лишь бы не работать.
Крупяк засмеялся:
— Зато и денег гребанешь! Есть там одна хитрая артель.
— Это в лесничестве? У Шкаварлиги?
— У него. Ты откуда знаешь?
— Приходилось слышать.
— Это плохо, — забеспокоился Крупяк.
— Не бойся: от верных людей слышал. К Шкаварлиге мне идти не с руки.
— Ну, придется найти место в торговой сети… Недалеко отсюда есть уютный уголок. Вот я бы хоть завтра перескочил туда, но все средства растранжирил на непредвиденные расходы.
— У меня найдется малость. Только оборудуй дело скорее, — глухо промолвил Крамовой и бросил на стол несколько позеленелых червонцев.
— В земле лежали. Аж разят сыростью… Это часом не из министерских фондов? — прищурился Крупяк. Но Крамовой только засопел недовольно, не в силах простить себе, что все бумажные деньги вкатал в покупку новой усадьбы.
С рассветом Крамовой вышел на дорогу, чтобы машиной добраться до нового уютного уголка. Только дошел до перекрестка, как ему на плечо легла тяжелая рука.
— Господин Крамовой, не туда идете!
Подошла легковая машина. Мешком гнилого мяса упал на сидение бывший служака петлюровского министерства. Он не слышал, как бежала машина вперед, так как вся его жизнь и разболтанная муть мыслей потянулись назад и безнадежно обрывались в вяжущем прошлом…
XXX
Возле ивчанского берега Карп кусачками разгрыз цепь, оттолкнулся веслом, и дубок[95] тревожно заклекотал на густой смолистой волне. Василенко неудачно гребнул тяжелой опачиной[96] — и обшивка отозвалась глухим взрывом, который надолго повис над водой.
— Тише, ты… недотепа, — зашипел Карп, осторожно шевеля веслом полусонный плес.
Впереди переливались пурпуром огни электростанции. Огибая световые столбы, притерлись к самому берегу. Василенко, съежившись, обеспокоенно прислушивался к каждому звуку.
— Ли-ли-ли, хли-лов, — пела вода перед дубком и с шипением рассыпалась на узкой кайме дымчато-сизого песка.
Замедленный величественный берег так крепко отдавал благоуханием, как бывает только перед дождем. Из тьмы торжественно выплывали большие стога, веселая рассыпь копен и, кружа, отплывали назад, будто луг был не лугом, а молчаливой подвижной рекой.
С усилием протиснулись через косу и осторожно причалили к травянистому выгнутому тупику; на нем, как на тарелке, высился стожок. Карп сразу же лихо подскочил к нему и вилами сорвал горделивую островерхую шапку. Как живой, зашевелился, вздохнул стожок, плеснул распаренной волной.
— Сено же какое. Чай!
Легко метнул вилами; пронзенный верх копны рассыпался на дне дубка.
Коршуном с разгона налетал Карп на стожок, немилосердно рвал в клочья и растягивал его, не забывая остро косить по сторонам настороженными глазами. Разгорячился. К вспотевшему телу прилипала труха, мурашками покалывало семя трав — как живое, шевелилось и стекало к пояснице. Но не было времени отряхнуться.
Над самым горизонтом заколебалась тревожная вспышка: далекая молния не прорвалась сквозь тучи, только выхватила их из тьмы, просветила искореженные линии горбушек. Спросонок что-то пробормотал гром, скатился на землю и снова задремал. Какой-то нетерпеливый обрывок тучи, как пригоршней зерна, небрежно рассеял тяжелые капли, и обманутая рыба начала чаще раскалывать черный плес.
— Хоть бы дождь не сыпанул! — обеспокоенно промолвил Карп, когда в туче, как в крепкой овчине, увязла большая часть молнии.
— Не пойдет, — уверенно ответил Василенко. — Безопасно продадим. На середину брось немного, — затанцевал, утрамбовывая сено.