Знамение змиево - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А был бы отец Касьян не обертун сумежский, а как все добрые отцы, Еленка и Тёмушка сейчас жили бы здесь, на поповском дворе, и он видел бы их каждый день… Да может, осенило вдруг Вояту, он уже сейчас был бы женат и стоял бы не со Сбыней и Домачкой, делая вид, будто пялится на девок, а с Несдичем, Радшей и прочими молодцами, кто свою судьбу уже нашёл.
Когда берёзка обошла всех, зелёная её дружина в венках из ветвей пустилась в путь вдоль Меженца к берегу Нивы, чтобы там бросить её в реку ради будущих летних дождей. Никто в этот день не работал, все в Сумежье пили мёд и брагу, ходили по гостям. На площади играли рожки. Даже отец Касьян к ночи был в подпитии. Темнело теперь поздно, и Воята заметил его стоящим у поповского двора среди стариков, глядящих на игры молодёжи на площади.
Отец Касьян тоже заметил Вояту и кивком велел подойти. Тот повиновался, чувствуя, как слегка замирает сердце.
До полнолуния оставалось пять дней.
– Вот что, отроче. – Отец Касьян слегка приблизил к нему голову, чтобы их не услышали мужики вокруг, и Вояте пришлось к нему наклониться. – Как настанет полонь, – он взглянул наверх, где среди светло-синего прозрачного неба висела серебристо-белая луна в подполони[72], – дело наше решим. После Духова дня[73] я в Ящеровский погост поеду. Батожок твой с собой возьму.
Он так и сказал, «твой батожок», будто считал обмен уже свершившимся, Воята отметил это.
– Под первую ночь полони приходи в ту избу старую…
– Да как же я её найду?
– Еленка пусть проводит. Сколько она когда-то туда бегивала, чай дорогу не забыла…
– Не захочет она!
– Захочет! – резко возразил отец Касьян, и несколько мужиков даже обернулись. – Бесовку свою назад получить захочет, – добавил он, понизив голос, – так пойдёт. Жди меня там. Я вечером батожок привезу и Апостол заберу. Тогда всё без обмана будет. Согласен?
– Ну… да.
Напористый, суровый вид отца Касьяна не оставлял времени на раздумья.
Но Воята и без того знал – откладывать больше некуда. До решающего полнолуния осталось пять дней; до того как великая пятница Ульяния подаст руку малой пятнице Девятухе – двенадцать. И к тому времени судьба Великославля уже будет решена…
* * *
После утрени в четверг отец Касьян оседлал Соловейку.
– К вечеру жди в той избе, – тихо сказал он Вояте, подошедшему прощаться. – Нынче дни долгие, я к закату подъеду, и ты дотемна в Песты успеешь воротиться.
– А батожок-то? – отчасти прикидываясь дурачком, спросил Воята.
– Так не здесь же он у меня. А то ещё скрадёт кто. – Отец Касьян бросил на Вояту насмешливый взгляд, и тот послушно потупился. – Заберу его… откуда надо и привезу. Только смотри – ни слова никому.
Воята почтительно поклонился, зная, что сделает всё наоборот. Еленка с ним не пойдёт, это он твёрдо решил. Дорогу найдёт сам, а ведь если… Сердце обрывалось: отец Касьян рассчитывает, что в избу Крушины парамонаря приведёт Еленка, что они вечером будут там вдвоём… ждать восхода полной луны. И если сумежский обертун прибежит туда в зверином облике, то… Даже про себя Воята не смел вымолвить, чего опасается. В мыслях не укладывалось такое коварство, такая жестокость. Пусть в отце Касьяне две души, но одна-то из них человечья! Тут он вспоминал об участи Страхоты и понимал: надежды нет. Коли Плескач в молодости родного брата не пожалел, чего жалеть жену, давным-давно его покинувшую и к тому же знающую о нём слишком много? Двенадцать лет она прожила спокойно, потому что молчала. Но теперь, встретившись с Воятой, Еленка заговорила, а значит, сделалась слишком опасна для мужа. Пусть Еленка сидит дома. А в спутницы себе Воята наметил другую – рогатину острую.
Ему же самому не стоило медлить. Едва отец Касьян уехал, Воята быстро собрался и побежал к Егорке на выгон.
Тот, как обычно, сидел на осиновом пне и неспешно плёл лукошко. Никакого скота поблизости видно не было, он гулял в лесу и вернётся на закате, при звуках Егоркиного рожка.
– Никола в стадо! – выкрикнул Воята. – Копейцо мое…
– Идём.
Егорка привёл его к себе в избу, зазвал внутрь, и там Воята сразу увидел у стены в углу рогатину, уже насаженную на длинное древко.
– Ясень! – с гордостью пояснил Егорка, пока Воята её рассматривал. – Он гибкий, прочный, удар держит, не ломается.
– Вот спасибо! – Воята оценил услугу, которая сберегла ему немало времени.
Да и не сумел бы он, без опыта, так хорошо насадить рогатину сам.
Выйдя наружу, он примерился на просторе, сделал несколько выпадов. Егорка не показывался, и Воята ждал, чтобы попрощаться. Когда же пастух вышел, у него в рука был некий подсилок, в котором Воята признал самострел – весьма старый по виду, но годный.
– Вот ещё возьми-ка с собой, – сказал Егорка. – Пригодится. Обращаться умеешь?
В том давнем походе на чудь Воята учился, наравне с прочими отроками, стрелять из самострела и лука, но на всякий случай сделал несколько выстрелов, метя в гнилое бревно на краю выгона. Стрел у Егорки нашлось только две, но Воята надеялся, что для ближнего боя ему этого хватит.
– И возьми-ка ты Дрозда! – Егорка кивнул на серого мерина, пасшегося поблизости. – Не то раньше времени умаешься, бегаючи.
– Да стоит ли? – усомнился Воята. – Конь-то чужой, а просить Трофима – он спросит, куда мне и зачем…
– Так бери – до завтра Трофим не хватится. Тебе нынче время терять нельзя. До места дойти мало, ещё кой-чего надо сделать. Я вот тебя научу… И зайди – седло дам.
Увидев Вояту верхом на коне и с рогатиной в руке, Егорка с довольным видом ухмыльнулся:
– Ну ты как есть Егорий Храбрый!
* * *
Верхом Воята добрался до Пестов, когда солнце ещё было высоко. Еленка, возившаяся в огородных грядах, всплеснула руками, когда его увидела.
– Ты знаешь что, – сказал ей Воята, – нынче иди-ка ночевать к родным куда. Одна дома не сиди.
– Полонь? – с пониманием спросила Еленка, однако, несколько переменившись в лице. – Ты его подстеречь надумал?
– Я – его, он – меня. Кому Бог пошлёт счастия, к утру узнаем. Только ты, как стемнеет, из дому не выходи и сиди с людьми. Он-то далеко нынче ночью должен быть, но знаю – умысел у него есть на
