Знамение змиево - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Говорили, что та звезда – знамение змиево в небесах, – только вчера сказала Вояте Еленка, – аки звезда великая, сходит змий превеликий от небес огнём…» Здесь описано то же самое. Но эту надпись не мог сделать отец Македон и вообще никто после того вечера, о котором говорила Еленка. Македон в тот же вечер расстался с жизнью, Апостол после того никто в руках не держал, кроме Еленки, а она неграмотна…
«Не в первый раз, – ночью сказал ему Страхота. – Это в третий раз… В последний…» Выходит, тут описано более раннее явление змиева знамения над озером… Первое. Самое первое. Второе узрел сам отец Македон. И понял, что это значит, поскольку прочёл вот эту запись.
Воята снова вгляделся в неровные буквы.
«Явися из воды цепь золотая превеликая».
Это что-то новое. Про золотую цепь не писал и не говорил ещё никто.
«И голос ко мне глагола и рече: потягни же цепь сию по твоей силе, град велик и славен из вод извержен будет…»
В изумлении Воята уставился невидящим взглядом на лес. Не замечая человека, застывшего на крыльце давно покинутой избы, по поляне скакали белки, перепархивали птицы. Кружили две бело-жёлтые бабочки, будто два лепестка, подхваченные ветерком. Блестели под солнцем последние капли быстро сохнущей росы. «День озарит, и денница воссияет в сердцах ваших…»[71]
Так вот как град из вод будет извержен! По золотой цепи, что выйдет из озера под змиевым знамением!
«Смеся Нечайко…» Что? Смеялся? Тут захохочешь… «Страхом велим…» Нет, это не «смеялся», а «смятеся» – смутился, испугался. «Паде он на лице свое и к гду моляче: гди помилуй. Внеда же въста, не видяче ничего. Аз, поп Хоритан у Власия, сие писа, не вемь, от бга ли волхования ли…»
На этом запись кончалась. Воята опять глубоко вдохнул, втягивая столько воздуха, что грудь едва не лопнула. Теперь уж всё.
Поп Хоритан у Власия… Этого имени Воята ещё не слышал меж имён прежних сумежских попов. Видно, жил тот слишком давно, чтобы даже памятливая баба Параскева о нём знала.
Что получается? Глядя то в книгу, то на лес, Воята собрал всё в кучу. Некогда, очень давно, какой-то Нечайка увидел змия огненного над озером, и тут же из воды явилась золотая цепь, и раздался некий голос – ангел на глаза не показался, а может, Нечайка не догадался оглянуться. Тяни за цепь изо всех сил, сказал голос, и вытянешь Великославль. Однако Нечайка, дурень, вместо того чтобы послушаться, со страху рухнул носом в землю и принялся молиться. А когда встал, уже ничего не было – ни змия в небе, ни цепи в воде.
Если бы в волости существовало предание о Нечайке и цепи, за полгода оно до Вояты уж как-нибудь бы дошло – он же многих расспрашивал, и бабу Параскеву, и Овсея, и Миколку. Стало быть, Нечай своё видение от людей утаил. Известно оно стало лишь тогдашнему попу Хоритану. На исповеди Нечай рассказал? А поп Хоритан, смущённый не менее Нечайки, как умел записал услышанное, но устыдился, что нарушил тайну исповеди, и склеил листы, чтобы никто этой записи не увидел. «Не вем, от бга ли от волхования ли…» – сбивчивая запись выражала его сомнения, Бог ли послал Нечайке видения или это было бесово обольщение. Но и совсем скрыть это чудное происшествие Хоритан не посмел. Доверил тайну святой книге и Божьей воле.
И вот Божья воля сделала Вояту наследником того знания. Всё, что знали о гибели Великославля и его возможном возвращении разные люди, жившие в разные века – старец Панфирий, Нечайка и поп Хоритан, бесчисленные «старые люди», передававшие внукам предания о затонувшем городе, – собралось, как ручейки в реку, к Вояте.
Что ему теперь с этим делать? Нынче… он прикинул, какой нынче день. А ведь сейчас Макрида, великая пятница четвёртая, скоро будет Вознесение Господне. В эту весеннюю пору великие пятницы идут одна за другой, тесно, как девки в хороводе, ведут одна другую за руку – скоро уже и Варвара, потом Катерина, потом она – Ульяния. И тогда… опять встанет змий превеликий над озером, опять появится золотая цепь…
И если в это время у озера не сыщется никого посильнее и посмелее, чем тот Нечайка, Великославль навек утратит надежду на возвращение из пучин озёрных…
* * *
На обратном пути Воята заблудился. Вдоль ручья он прошёл почти правильно, но после, уже за буреломом, увидев тропку, от радости тут же на неё свернул и шагов через сто понял, что тропка не та. Пошёл назад, свернул еще раз – мнимая тропка исчезла, упёршись в край болота. Пошёл опять назад, с досады и лютого голода начал кричать – и ему ответили так быстро, что не поверил, думал, леший манит. Однако человеческие голоса не смолкали, среди них обнаружился женский, и вскоре Воята приметил между соснами троих – Еленку, полуседого мужика, в котором признал Василия Снежака, и какого-то парня. Увидев Вояту, Еленка вскрикнула, бегом устремилась к нему и стала обнимать восторженно, будто родного сына. Слушая её бессвязное и радостное бормотание, Воята вспомнил: сам же сказал, «если завтра к полудню не приду, приходите с кулём рогожным косточки собирать». Полдень миновал недавно, но Еленка, от тревоги всю ночь не спавшая, ещё утром уговорила Василия и Пятелку, своего двоюродного племянника, пойти с нею в лес искать пропавшего парамонаря.
– У вас поесть чего есть с собой? – выдавил Воята над головой Еленки: она обнимала его так крепко, что дыхание спёрло.
К счастью, Василий прихватил в дорогу хлеба, сала и вяленых лещей, и за всё это Воята охотно принялся, присев на поваленное дерево у тропы.
– Это тебя Крушина старый так расписал? – с беспокойным смешком Василий кивнул на разбитый нос Вояты и едва подсохшую ссадину на брови.
– Нет, это я… с другой нечистью сцепился.
– Ты прямо как святой Никита Бесогон! Чего ты там забыл-то, у Крушины?
Воята в это время жевал, поэтому имел время подумать.
– Обет я такой дал, – выговорил он наконец. – Что, дескать, ночь там проведу и бесовскую силу посрамлю.
– Ага, да! – со смехом воскликнул Пятелко. – У нас тоже отрок один, Нежко, в Крушинину избу полез, хотел колдовству научиться – ещё до полуночи сбежал оттуда в мокрых портках и до сих пор заикается!
– Воята не станет такими дурными делами заниматься! – осадила племянника Еленка. –
