Братья Ждер - Михаил Садовяну

— До скорой встречи, честной конюший, — подойдя к нему, проговорил Штефан Мештер.

— Даст бог, увидимся, — ответил с сомнением в голосе старшина Ждер.

— Господу угодны добрые дела. Мне всевышний ниспосылает в товарищи одного из сыновей твоей милости, который, вижу, дорог твоему сердцу, не беспокойся, я привезу тебе его обратно.

Сердечные слова. От них посветлело и лицо Симиона.

— Надо еще, чтобы и господарь этого пожелал, — не сдержался Маноле.

Постельничий коснулся его руки.

— Для Маноле Ждера и его сыновей милость господаря не иссякает, как благодатная роса. Тебе это известно, честной конюший, я могу лишь повторить то же самое. Служба, предназначенная Ионуцу, приятна сердцу нашего господина. Этого никто пока не знает, однако твоей милости я могу сказать.

— Скажи об этом и боярыне Илисафте, когда мы остановимся у нее, чтобы взять на дорогу пирогов, — рассмеялся Ионуц.

— Я понял, поклонюсь и скажу ее милости.

Ионуц подумал: «Как-то сумеет постельничий выпутаться, когда заговорит боярыня Илисафта?»

Они тронулись в путь, проехали лес и спустились к старой тимишской усадьбе. Маленький Ждер пристально всматривался: действительно боярыня Илисафта ждала у ворот. Она сразу поняла, что Ионуца призывает срочная служба, поняла, что времени для прощания мало, и загрустила, и только когда речь зашла о пирогах, глаза ее посветлели. «Красивые глаза у боярыни Илисафты, — подумал Ионуц, разглядывая ее. — А голос у нее звучит, как серебряная струна. Она говорит сейчас напевно, не частит. как обычно, и внимательно слушает постельничего Штефана».

— Матушка, время не позволяет нам спешиться, — начал было Ионуц, желая угодить своему спутнику.

Однако постельничий живо спешился и бросил поводья в волосатую лапу Григоре Дода. Затем снял с рук огромные кожаные перчатки. Эти перчатки еще в дороге вызывали удивление Ждера, теперь они удивили и супругу конюшего; она не могла и слова вымолвить, лишь широко раскрыла глаза. Но тут она удивилась еще больше.

— Мне уже довелось слышать о твоей милости, боярыня Илисафта, — сказал постельничий. — Я вижу тебя впервые и безмерно радуюсь этой встрече, но знаю я тебя давно. Мне пришлось, дорогая боярыня, исходить весь белый свет — сколько земли бог ни дал людям, я, кажется, всюду побывал. Достигнув Молдовы, я посмотрел направо, посмотрел налево, и все мне стало ясно. В любом краю меня прежде всего занимают люди, и я сразу узнал, какие здесь живут зажиточные и достойные миряне. Правда, мало и здесь встретишь таких людей, которых жалует светлый господарь, — так мало, что их можно по пальцам перечесть. Прошу тебя, почтенная Илисафта, не утруждай себя ради нас, путников, спешащих на службу господареву. Мы лишь присядем на крыльце, а пироги пусть Георге Татару положит в переметные сумы. Есть кое-какой запас и у моего слуги Григоре Дода; не столь вкусны наши яства, но есть все же можно, не поломав себе зубы. Мы пробудем здесь недолго и умчимся, по словам твоим, как вода в речной стремнине; но знай, достойная боярыня, что в пути мы все будем оглядываться назад. Как мы договорились наверху, у крыльца почтенного конюшего Симиона, я не задержу долго этого молодого боярина, и чем скорее мы тронемся, тем скорее возвратимся. Не смейся, боярыня Илисафта, и верь тому, что говорит тебе богобоязненный муж, мы не поедем в Васлуйский стан, досточтимая Илисафта, мы направимся в другую сторону, и ежели ты непременно желаешь знать куда — я сообщу твоей милости, но только чтоб ни до кого иного слух об этом не дошел, — я беру Ионуца в Сучаву, чтобы увезти оттуда княгинь и доставить их в крепость Нямцу. Таково повеление господаря. Мы следуем в Сучаву, чтобы юноша увидел избранный круг. Под Васлуем, в стане господаря, один лишь воины. Там не увидишь прекрасных женских глаз, любезных нашему сердцу. Кругом воины, и только воины. Да с некоторых пор князь еще установил там строгие порядки, вино дозволено лишь раз в неделю, в кости играть запрещено. Коль скоро твоя милость желает знать, почему нельзя играть в кости, могу тебе сказать: это из-за албанцев — им не везет в игре, а также из-за немцев — им чересчур везет; по этой причине албанцы стали избивать и резать немцев. Благодарим тебя за все, достойная Илисафта, особливо за добрые слова, и желаем застать тебя по возвращении пашем в добром здравии.

Ждер улыбался про себя, ему нравилось, как обошелся Штефан Мештер с конюшихой. «Расторопный человек, этот горбун валашского князя. Быть может, слишком много он говорит и пустяки к тому же, но все к месту. Сейчас он молчит, — задумался. О чем?»

В сопровождении слуг они выехали на большую дорогу, что вела к крепости и монастырю. Вначале скакали быстро, не оборачиваясь, потом поехали не спеша, рысцой.

Ждеру казалось, что лицо постельничего Штефана задумчиво.

— Как полагаешь, конюший Ионуц, — застанем мы в крепости пыркэлаба Арборе?

— Я полагаю, застанем. Но разве мы должны подняться в крепость?

— Прости меня, друже, что не предупредил тебя сразу же. У меня есть грамота и к пыркэлабу, коему повелевается дать для нашего дела служителей. Я наделен властью требовать людей всюду, когда они нам понадобятся.

— Так потребуем.

— Погоди, не спеши. Согласно приказу господаря, мне требуются разные слуги. Из смышленых и проворных хватит одного. Да еще несколько очень храбрых и мужественных. Чтобы смышленые руководили отважными. Тут мои грамоты не помогут, — ты сам должен подумать, как подобрать помощников.

Ждер молчал, выжидая.

— Мне довелось хорошо узнать, каковы люди при молдавском дворе, — продолжал постельничий Штефан. — Известны мне также все подвиги и твоей милости. За свою жизнь я многое видел и слышал. Меня ничто уж не испугает, ничто не покажется и сверхъестественным, ибо сила и знания даны нам милостью божией. Совершить в жизни мы можем столько, сколько угодно господу богу. Я не буду говорить тебе праздных слов, какие говорил другим; скажу лишь, что после всего того, что услышал о молодом конюшем Ионуце, я высоко ценю его.

— Ты узнал обо мне от господаря?

— От него и от княжича.

Ждер искоса взглянул на своего спутника и увидел, что тот улыбается.

— Княжича я уже давно не видел, — сказал Ждер.

— Мне известно и это; однако вы были друзьями. Итак, немного зная тебя, я обращаюсь к тебе с просьбой: окажи мне услугу, выбери тех мужественных людей, в которых мы нуждаемся. Немногого стоит моя грамота, если некому выбрать необходимых нам помощников.

— Я подумаю, — смиренно ответил Ждер.

— А тем временем, конюший Ионуц, я скажу тебе о том, что мне по душе в стране Молдове. У нас Раду-водэ жаловал и облекал властью никчемных людей. А вот у Штефана-водэ на дураков большого спроса нет.

— Я полагаю так, честной постельничий: мы попросим у пыркэлаба двух знакомых мне ратников. Одного из них зовут Самойлэ Кэлиман, а другого Онофрей Кэлиман. Если они сейчас в крепости, пусть он нам их даст, если их нет в крепости — пусть позволит взять их из дому.

— Крепкие люди?

— Каждый, честной постельничий, соответствует своему прозвищу: одного именуют Ломай-Дерево, другого — Круши Камень.

— Ну, надо думать, что оба молодцы хороши, тем более что они сыновья старшины Некифора.

— Стало быть, — улыбнулся Ионуц, — твоя милость знает и старшину?

— Слыхивал о нем. Говорят, он давно сделал себе гроб, но пока что сия домовина служит вместо яслей лошадям.

— Это верно. А Самойлэ и Онофрей — самые дельные и надежные из всех его сыновей. Уж если они за что возьмутся — дело надежное.

— Так надобно найти их и взять с собой. Тогда, думается, достаточно будет, кроме них, двух наших слуг…

— Татару еще лучше их, — с гордостью сказал Ионуц.

— А Григоре Дода — лучше всех, — улыбнулся постельничий Штефан. — Хочу тебе еще одно сказать, конюший. Мне по душе пришлась боярыня Марушка.

— Правда?

— Очень понравилась. Красивая женщина и какая-то особенная. Конюший Симион правильно делает, что бережет ее, словно редкое сокровище. Но я бы дал ему один совет. Ежели случится разыскивать ее, пусть ищет не так, как всех ищут, а ежели станет от нее чего-то ожидать, пусть ожидает не того, что ждут от других баб. Если бы, боже упаси, боярыня Марушка утонула в быстринах Молдовы, то искать ее надо было бы не вниз по течению, а вверх. Не сердись, конюший, за мои слова.

— Зачем же мне сердиться, честной постельничий? Ты верно говоришь. Дозволь спросить, задержимся мы в крепости или только отдохнем и снова на коней?

— Мы сперва сделаем привал, конюший Ионуц. Скажемся усталыми и ляжем отдохнуть. Потом, с божьей помощью, подымемся в час, когда никто не ждет этого, полагая, что мы спим. Тронемся ночью, отдохнем днем и въедем в Сучаву никем не замеченные.

— Удастся ли нам это?