Третий источник - Дмитрий Кравцов

Толяныч опять сел и закурил, потихоньку начиная терять терпение. К тому же в кустах сзади что-то похрустывало. Там не то ели кого-то костлявого, не то крались куда-то по своим делам, но все равно, звуки заставляли слегка напрягаться, и в какой-то момент Толяныч почувствовал себя весьма и весьма неуютно. Вон прошмыгнула какая-то тень — еще собака, что ли? Или это та же самая? Нет, вроде бы не та. Вон еще две…

Тени множились, и Толяныч уже, было, подумал, а не хватит ли Лизе прохлаждаться на перекрестке — костра, кстати, уже и не видно, даже на деревья не отсвечивает, и не пора ли вообще свалить отсюда. Тем более, что общее движение в темноте явно было направленно в сторону перекрестка. Но укорил себя за подобное малодушие и упрямо уселся на прежнее место, закуривая новую сигарету, хоть во рту уже было нестерпимо горько.

А лес вокруг наполнялся какой-то странной, призрачной жизнью, неподалеку истошно орала неопознанная птица, в окрестных кустах уже шуршало и трещало, не скрываясь, из чего стало ясно, что никого там не едят, а если и ели, то уже закончили и побежали все разом по своим делам. А вот что это за дела?

Толяныч проводил взглядом очередные четвероногие тени… Да откуда здесь столько собак? И все черные, черт побери!!! Правда вслух он этого не произнес, вполне допуская, что в сгустившейся вокруг ночи пресловутый черт вполне может побрать. Легко.

Окружающая темнота наполнилась какой-то своей жизнью, словно сотни, тысячи, миллионы невидимых древоточцев разом заскрипели своими жвалами, словно бы точили невидимую стену. Да почему «словно»?!! Они и вправду ее точили, и Фантик это чувствовал.

Они точили преграду, отделявшую его от настоящей жизни, извне к нему шла помощь. Неужели базовый носитель, Толяныч, прочухался? Хотя слова «базовый носитель» уже неприменимо, скорее — друг, брат.

Фантику ничего не оставалось, как собрать последние силы и ползти, ползти туда, где, как подсказывала память, находится выход. Он еще помнил направление.

Плоскость стала еще более скользкой, наклон шел вверх, но Фантик прижимался к ней и извивался всем телом. Так ящерица ползет по стеклу. И вдали его ждала радость — обозначилась зыбкая грань, которую ему необходимо преодолеть. Тихий треск становился все отчетливее.

Ближе… Еще…

И вдруг все кончилось. Разом.

Толяныч как будто оглох на минуту — до того резко стихли звуки — и почувствовал непреодолимое желание выпить. Он принялся лихорадочно копаться в сумке, и замер, услышав «Фант!», произнесенное вполне обычным, разве что слегка напряженным голосом.

— Фант, ты где? — и снова этот призывный оттенок…

И Толяныч почувствовал, как шевельнулся «сосед» за истончившейся перегородкой, ответил на зов. Он рванулся на… На голос? На зов? На запах? Он рванулся к ней навстречу. Как бы не влипнуть в очередную Альбу мелькнула трезвая мыслишка, но до трезвости ли сейчас. Вот то-то, что не до нее!

— У меня есть предложение, подкупающее своей новизной. — Сказал Толяныч, когда они наконец-то выбрались из леса на песок. Дальше начинался пляж.

Темный силуэт ответил ему внимательным молчанием и усталой пульсацией кулона.

— Думаю, теперь мы смело можем выпить пару глоточков.

Не дожидаясь ответа, Толяныч принялся расстегивать сумку, и обнаружил, что сумка уже расстегнута. И когда только успел? Наугад пошарил внутри — вот она, родная!!! Интересно, что в бутылке — рижский бальзам или пасторова настоечка? Твердой рукой свинтил пробку:

— Ну, будем… — Произнес он свой коронный тост и опрокинул посудину в пересохшее горло. Настоечка оказалось той самой, от Пастора.

Толяныч протянул бутылку ведьме:

— Давай теперь ты! — И перевел дух.

Мурашки поползли по спине, по груди, и добравшись до рубца на ребрах, столпились вокруг, и вдруг — он глотнул еще раз, и еще, уже без всяких тостов — сорвались и понеслись по телу хаотично, как первоклашки на перемене. Уф, кажется, отпускает. Желание купаться не пропало, а просто отодвинулось несколько вглубь, и теперь его наполняло предчувствие того, что вот-вот произойдет. Должно произойти.

Да не может оно не произойти!!!

— Слушай, — Толяныч испытал очередной прилив теплого чувства к ведьме, плюнув на все странности поведения, мясниковские замашки и рыжую шевелюру, а в первую очередь он плюнул на предупреждения ныне покойной старой цыганки. А не пойти ли нам искупнуться? Погода соответствует, и вообще… Знаешь, я тогда собрался уже сюда ехать, окунуться разок-другой, а тут опять вся эта байда закрутилось.

Ведьма по прежнему молчала, и неподвижный ее силуэт причудливо сливался с низкорослыми сосенками вокруг, а местами контрастно выступал на фоне светлого песка. Почему-то Толяныч решил, что у ее ног устроилось какое-то существо, полускрытое складками балахона, и сразу вспомнились давешние собаки. Бр-р-р.

— Ну, пойдем, что ли? Не хочешь купаться — так на бережку посидишь. А то я тебя уж подозревать было начал. Или вот-вот начну.

— В чем же?

— Да вот где-то я слышал, что всякая нечисть проточной воды боится…

Она заливисто рассмеялась, нет, даже расхохоталась прямо ему в лицо, пахнула теплым парным молоком пополам с настоечкой, и Толяныч вмиг покрылся гусиной кожей, настолько пронзительно прозвучал этот смех. А уж запах, тот самый, дико им любимый, как пахнут лишь немногие женщины — особые и в особые моменты. И он вдруг увидел Лизу такой, как на поляне берберовой дачи — безо всякой одежды, только кулон чуть покачивался между грудями… Впрочем, Толяныч до сих пор не был уверен в реальности того видения.

И тут же, словно отвечая его сомнениям и читая самые потаенные мысли, она вдруг проявилась на фоне сосен, как проявляется фотография в соответствующем растворе. Матово-нагое тело на миг проступило до того отчетливо, что он было уже потянулся, и…

И последним усилием воли отступил на шаг, совсем незаметный в темноте, но все же на шаг, оставляя повисшее почти осязаемым комом желание между ними, и все же в себе самом.

Толяныч покрепче сжал бутылку, чувствуя пальцами малейшую шероховатость стекла, да так крепко, что вмиг заныли суставы, а содержимое — сразу все ударило в голову сотнями децибел, но он устоял, и…

— Давай-ка еще по глоточку, и пойдем купаться. — Обычным голосом сказала ведьма и протянула руку, снова растворяясь в темноте, становясь обыкновенным безлико-черным силуэтом, но Толяныч-то уже точно знал, что это не так.

Он протянул — бляха-муха, как трудно отлепляются пальцы — ей бутылку:

— Вот это дело. — Одобрил сделанный ею глоток, поднял голову, а огромный желтый глаз Луны подмигнул сверху вполне дружески.