Библия в истории европейской культуры - Геннадий Геннадьевич Пиков

не человеческое, а Божественное решение избрать определенных людей. Лютеране никогда не имели того чувства «богоизбранности», какое мы видим в кальвинизме, и соответственно были скромнее в своих попытках расширить сферу своего влияния. «Реформатская доктрина об избранности и предопределении, несомненно, была ведущей силой великой экспансии Реформатской Церкви в семнадцатом веке».

Тем самым снова создается (пока как проблема!) крест из горизонтальной и вертикальной моделей истории, что дает возможность для нового витка развития цивилизации. Здесь необходимо было осмыслить новую структуру библейского текста. Если раньше понятие «Ветхий Завет» означало «ветхий годами», т. е. прошедший длительную историческую апробацию и дающий подтверждение действенности и перспективности базовых идей, то теперь, в условиях достаточно стремительного ухода аграрной, локальной и замкнутой формы цивилизации, которую этот текст нормировал, он в своей рецептурной части (речь идет о конкретных социально-этических предписаниях) либо фактически объявляется устаревшим, либо требующим перетолкования. Его значение фактически сводится к онтологии. Бог-отец создал мир, но истину принес Бог-сын. Ветхозаветная аксиология (даже на уровне Десяти заповедей) должна была быть переосмыслена, но и аскетически-космополитическая аксиология Христа заменить ее не могла. Обе аксиологические системы должны были быть приведены в согласие. Обязательными условиями этой операции становятся новый перевод канонического текста, новое видение образа Христа и переосмысление его идей.

В этом плане необходимо обратить внимание на то, что эти изменения на самом деле начались задолго до Реформации. Уже к XI в., когда происходит формальное отделение католицизма от православия, принятие Западной Европой догмата filioque (о нисхождении святого духа и от Сына) и попытки с помощью «крестовых походов» объединить разрозненный христианский мир под эгидой западной церкви, можно говорить о вычленении из аморфной «христианской» цивилизации ее дочерней ветви – западноевропейской или «католической». Достаточно авторитарную и моноцентричную культурную модель фактически возглавил «свой» Бог – Христос. По сути, была произведена рокировка двух базовых христианских идей, и на первое место вышла идея провиденциализма, существенно связанная с образом Христа, а идея креационизма, более существенная и значимая для создания первоначальной модели цивилизации и, быть может, еще более важная для развития ее полицентрического варианта (например, исламской цивилизации[31]), отошла на задний план.

В итоге именно во время Реформации Ветхий Завет реально отходит на задний план и начинает прочитываться через евангельские тексты. Фактически усиливается акцент не на онтологии, а на аксиологии, что неудивительно, ибо задачу объяснить устройство мира берет на себя нарождающаяся наука. Вплоть до XIX в. она ограничивается только этой задачей, но с окончательной победой капиталистических социальных и экономических отношений и закладыванием основ тех изобретений и теорий («открытие» электричества, атома, информационный взрыв в области военного дела, самолетостроения и т. п.), которые преобразили практически всю планету к концу тысячелетия, именно на науку возлагается обязанность объяснить и происхождение мира, что она и делает достаточно успешно, но фактически лишь до середины последнего столетия.

На складывание нового цивилизационного синтеза онтологии, аксиологии и гносеологии повлияло и то, что прежние его формы фактически не работали. В рамках поздней античности сложилась триада символов «Рим – Афины – Иерусалим».

Это была практически первая (в рамках имперского «мира») попытка создать цивилизационный синтез онтологии, аксиологии и гносеологии. «Афины», бывшие символом античной культуры и своеобразным экономическим центром Средиземноморья, дали понятие «космоса» как оптимально устроенного и закономерно развивающегося миропорядка, не дав однако внятного ответа на вопрос о его происхождении. Иерусалим стал символом цивилизации как «мира» в результате «мирного сосуществования» различных народов на основе определенного комплекса идей, впоследствии этот фактор будут способствовать тому, что он станет восприниматься как сакральный центр цивилизации («Святая Земля»). Римоцентричная модель средиземноморской культуры синтезировала различные культурные потоки, развивавшиеся достаточно хаотично («язычество» как «столпотворение богов», т. е. культур), и стала выстраивать их иерархию.

Европа в отличие, например, от Китая не знала серьезных военных вторжений. Если в Китае приход к власти любой очередной династии был связан так или иначе с передвижениями кочевников, то в истории Европы внешний фактор был выражен в форме культурной экспансии, что, возможно, было одним из факторов, стимулировавших более интенсивное и динамичное культурно-идеологическое развитие субконтинента.

В средневековый период европейский мир столкнулся не столько с опасностью военных вторжений, сколько с культурным вызовом соседних территорий («варварская» кельто-германская культура, объявленная впоследствии языческой по чисто формальным признакам, православный и мусульманский миры, пассионарные вызовы монголов и тюрок). Каждая из этих культур имела свою картину мира и была предельно опасна для того этнокультурного конгломерата, который именуется цивилизацией. Здесь нужно было не столько обосновывать наличие сверхъестественного как причины возникновения мира (каждая из этих культур была немыслима без этой идеи), сколько оказать сопротивление излишнему рационализму в понимании развития физического мира. Наиболее опасной оказалась атака мусульманского свободомыслия, которая, однако, была небезуспешно отбита схоластикой, особенно трудами Фомы Аквинского, блестяще доказавшего логически действенность идеи Бога как надъестественной сверхличности, творящей этот мир и руководящей им. Это было сделать действительно не так трудно, ибо Ибн Рушд (Аверроэс), спровоцировавший это направление мысли своими комментариями к Аристотелю, опирался на античный опыт, а христианство уже имело опыт борьбы с греческим «язычеством». Однако гораздо опаснее был вызов со стороны собственно европейского городского свободомыслия, которое развивалось двумя путями. Прежде всего, это критика практики церкви и ее «аскетических» представлений о морали. Но гораздо опаснее было развитие светского знания, особенно точных и естественных наук (математики, физики, химии). Хотя наука и находилась в младенческом состоянии, она уже фактически сформулировала культурообразующий вопрос о происхождении мира, не опираясь на «гипотезу о Боге» (выражение Лапласа). Утверждать это категорически было в то время еще небезопасно и невозможно в силу того, что необходимо было еще собрать обширный материал для анализа. Основным методом сбора этого материала будет так называемое «наблюдение» (особенно действенное у Леонардо да Винчи). Лишь в XVII в. будет сформулирован новый метод экспериментального исследования действительности.

Ко времени Реформации в этом плане, безусловно, можно говорить о конфликте двух систем – старых ответов и новых вопросов. Это значит, что в европейской культуре сложились два конфликта – аксиологический и онтологический. Кроме того, они и между собой находились в конфликте, поскольку в классическом средневековье произошел разрыв этики и практики, т. е. прежнего синтеза религии и науки. В результате этого своеобразного бунта науки образование все больше отрывалось от воспитания. Онтология и гносеология естественно требовали не только примирения, но и выстраивания нового гносеологического механизма, что означало, следовательно, выстраивание нового педагогического механизма. Сделать это было не просто, поскольку в Европе имела место культурная дезинтеграция, связанная с формированием национальных культур.

Складывавшиеся в так