Дорога Славы - Роберт Хайнлайн

Он быстро продолжил:

— Но снова вернемся к “Мейфлауэру”. Вероятно, вы знаете, что “Мейфлауэр”, собственно, должен был стать “Звездным Скитальцем-2”, если “Звездный Скиталец-1” не вернется назад. Но тем временем эта конструкция устарела, и заложен “Звездный Скиталец-3”, а этот корабль передан для обслуживания колоний. И ему дано название “Мейфлауэр”.

Вы сами должны понять, как вам повезло. До сих пор переселенцы добирались до Ганимеда за два года и девять месяцев. Мы же проделаем этот путь за два месяца.

— А разве мы не можем лететь быстрее? — спросил кто-то.

— Можем, — сказал Ортега. — Но это не нужно и приведет к навигационным затруднениям. На этом новом корабле такое навигационное оборудование — шаг назад. Будем же терпеливы. Ваши внуки долетят туда за неделю. Будет так много кораблей, что придется Учредить Службу Безопасности Движения, и, может быть, в колонии отбудет столько людей, что Земля больше не будет знать перенаселения.

Но хватит об этом, — продолжил он. — Кто из вас знает, что значит уравнение Е = mc2?

Я мог ему это сказать, но я не хотел снова вылезать и не хотел, чтобы меня сочли за карьериста. Наконец один из мальчиков постарше меня сказал:

— Это значит, что масса может превращаться в энергию.

— Верно, — сказал мистер Ортега. — Первым настоящим доказательством этому была атомная бомба, взорванная в 1945 году в Аламогордо, штат Нью-Мексико. Однако это был особый случай. Они еще не могли контролировать взрыв бомбы; и этот большой успех был всего лишь огромным взрывом. Потом были созданы урановые реакторы. Это тоже был особый случай, и только микроскопическая малая часть массы превращалась в энергию. Только когда Килгор вывел свои уравнения превращения массы в энергию — не беспокойтесь, это объяснят вам позже, когда вы станете старше, — все встало на свои места, а еще раньше, в 1905 году, Эйнштейн вывел свои знаменитые уравнения.

Но люди все еще не знали, как им управлять реакцией. Если мы хотели превращать массу в энергию, нам нужно было как можно больше массы, которая не превращалась бы в энергию до тех пор, пока мы этого не захотим. И нам нужны были прочнейшие сплавы. Обычного металла было уже недостаточно. С таким же успехом мы могли бы взять мягкое масло.

Но уравнения Килгора показывают, как нам разрешить эту проблему. Их нужно только правильно понять. Кто-нибудь из вас имеет представление, сколько энергии выделяется, если часть массы превратить в жесткое излучение?

Никто этого не знал.

— Это все есть в уравнениях, — сказал он. — В том числе в добром старом уравнении Эйнштейна Е = mc2. Оно показывает, что один грамм массы выделит девять на десять в двадцатой степени эрг.

Ниже он написал: “1 г = 9 х 10^20 эрг”.

— Все выглядит вполне нормально, не так ли? — произнес он. — Но теперь мы напишем это иначе.

И он написал на доске: “900000000000000000000 эрг”.

— Теперь прочтем это. Девятьсот тысяч миллиардов. Это все еще говорит вам очень мало, так? Сосчитать это количество невозможно. Физики-ядерщики пользуются своими нулями, как плотник пилой.

Попробуем еще раз. Фунт любой массы, например, перьев, может выделить тринадцать миллиардов лошадиных сил энергии в час. Теперь вы понимаете, почему “Мейфлауэр” должен всегда оставаться в космосе и почему он никогда не сможет опуститься на поверхность планеты?

— К примеру? — спросил кто-то из мальчиков.

— К примеру, жесткое излучение. Если бы “Мейфлауэр” стартовал прямо с космодрома Мохаве, вся Калифорния превратилась бы в сплошное озеро лавы, и люди, населяющие ее, погибли бы от жесткого излучения и жары. Теперь вы понимаете, почему защитная перегородка пересекает весь корабль?

Нам не повезло, что Олух Эдвардс оказался в нашей группе. Он был включен в нее, потому что спал в нашем отсеке. Теперь он вылез вперед и спросил:

— А если потребуется произвести какой-нибудь ремонт по ту сторону защитной перегородки?

— Это невозможно, — объяснил ему мистер Ортега. — В энергетической установке нет движущихся частей.

Но Олуха все еще не удовлетворил данный ему ответ.

— Но, предположим, что что-нибудь все же вышло из строя, разве туда нельзя войти во время полета?

Олух обладал уникальной способностью выводить из себя других людей. Мистер Ортега немного нетерпеливо ответил ему:

— Поверьте мне, юноша, даже если потребуется войти туда, мы на это не пойдем. Действительно не пойдем.

— Фи, — сказал Олух. — Я могу сказать только, что это смешно. Почему же тогда вместе с нами отправили инженера, если в полете не надо производить никакого ремонта?

Повисла такая тишина, что можно было бы услышать, как жужжит муха, если бы таковая здесь была. Мистер Ортега покраснел, но ответил ему:

— Вероятно, ты сам сможешь ответить на свои глупые вопросы, — он взглянул на нас. — Еще что-нибудь неясно?

Никто больше не задал ни одного вопроса.

Ортега добавил:

— Я думаю, что на сегодня достаточно. Урок окончен.

Позже я рассказал об этом папе. Он мрачно посмотрел на меня и сказал:

— Я боюсь, что инженер Ортега сказал вам не всю правду.

— Как?

— Во-первых, сам он сделал многое для того, чтобы механизмы по ту и по эту сторону защитной перегородки всегда были в полном порядке. Но также вполне возможно, что во время полета придется добираться до горелки.

— И как же тогда?

— На этот случай предусмотрены исключения из правил. Тогда мистер Ортега, вероятно, наденет космический скафандр, вылезет наружу, на внешнюю обшивку корабля, и оттуда проникнет в машинное отделение. Не особенно приятная работенка…

— Ты имеешь в виду…

— Я думаю, что через пару минут Первый Инженер предстанет перед Святым Петром. Инженеров подбирают очень тщательно, Билл.

7. СКАУТЫ В КОСМОСЕ

Как только проходит новизна, путешествие на космическом корабле оборачивается такой скукой, что и представить себе невозможно. Никаких пейзажей и нигде нет места, чтобы чем-нибудь заняться. В конце концов в “Мейфлауэр” было набито шесть тысяч человек, так что даже поворачиваться здесь надо было осторожно.

Возьмем, к примеру, палубу “Д”. Там спало около двух тысяч пассажиров. Она была пятьдесят метров в поперечнике и более шестисот метров в окружности. И эту площадь надо было разделить на две тысячи секторов, но большую часть ее занимали лестницы, коридоры, стены и ниши. Это значило, что койки должны были стоять вплотную друг к другу, и места было ровно столько, чтобы около койки можно было стоять.

Турниры, как на Диком Западе, здесь были невозможны, и девочки не могли здесь водить хороводы.

Палуба “А” была больше, а палуба “Ц” меньше, и она находилась ближе к оси корабля, но в среднем все палубы были одинаковыми по площади. Совет придумал систему сдвига времени, чтобы кухня, обеденные залы и ванные использовались равномерно. Палуба “А” жила по Гринвичскому времени; палуба “Б” — г по сдвинутому на восемь часов Западно-Тихоокеанскому времени, а палуба “Ц” — по сдвинутому еще на восемь часов времени Филиппин.

Просыпаешься рано, не особенно усталым и, страшно скучая, ждешь завтрака. Как только завтрак кончается, нужно убивать время в ожидании обеда. А всю вторую половину дня с лихорадочным нетерпением ожидаешь ужина.

Я должен признать, что идея организовать для нас школу была не так уж плоха. Это значило, что два с половиной часа до обеда и два с половиной часа после обеда были заполнены. Некоторые из взрослых жаловались, что обеденные залы и все другие свободные местечки постоянно заняты под школьные классы, но чего же они ожидали от нас? Что мы будем мотаться по палубам? Во время занятий нам нужно было меньше места, чем если бы мы шатались просто так.

Несмотря ни на что, это были чудесные занятия. На корабль была погружена пара обучающих машин, но мы не пользовались ими, кроме того, они далеко не на все были годны. Каждый класс состоял примерно из двух дюжин детей и одного взрослого, который был докой в какой-нибудь области знаний (трудно представить, какое количество взрослых не было специалистами ни в какой области). Взрослый рассказывал о том, что он хорошо знал, дети слушали его и задавали вопросы. Не было никаких настоящих экзаменов, никаких экспериментов, никаких показов и никаких наглядных пособий.

Папа сказал, что это лучшая школа из всех возможных и что в университете каждый студент должен иметь возможность поработать профессором. Но папа был романтиком.

Было так скучно, что я не счел нужным вести дневник — и у меня вдобавок не было ни одного микрофильма.

Вечерами мы с папой постоянно играли в криббедж — папе как-то удалось протащить с собой доску и карты. Затем он принимался за разработку технических планов для Совета, и у него больше не оставалось для меня времени. Молли сказала, что л должен научить ее этой игре, и я сделал это.